Пункт третий

…Где же он, мой ненаглядный студент,
Что распечатал журнал «Континент»?
В зоне, разгружает цемент… –

заливался лысый.

– Поздравляю, – сказала, подходя к столу, Александра Юрьевна, – с прошедшим, посвященным вашему тридцатилетию шмоном, желаю…

Гости засмеялись, задвигались, выкраивая место, и стали радостно дополнять запоздалые поздравления Александры Юрьевны.

– …И чтобы следующий не раньше сорокалетия случился…

– …Нет, чтобы – к серебряной свадьбе…

– Дайте человеку спокойно чаю выпить, – сказала хозяйка.

– При чем тут чай, – возмутился ее муж, – штрафную надо.

…Кто же его распечатал и где,
«Вестник» тот, «Вестник» тот РСХД,
Кто же распечатал его…

Александра Юрьевна для приличия отпила из штрафной.

– Поздравляю, – сказала она, – поздравляю, извини, что по делу зайти пришлось.

– Да все мы тут – по делу, – откликнулся гитарист. – По одному делу проходим, девочка. – И он посмотрел на Александру Юрьевну значительно и страстно.

– А я вот тут заявление составил в прокуратуру, – сказал муж, чтобы развлечь гостей, и начал читать: «…были изъяты пятьдесят банок консервов “Язык говяжий в желе”… очевидно, сотрудники КГБ, производившие обыск, сочли эти языки способными к клевете, порочащей советский общественный и государственный строй…»

– Консервы вымели, гады, – вздохнула именинница. – И носков шерстяных у нас до фига было, и чаю – посылок на двадцать.

– Вымели, да не всё, – перебил ее муж. – Представляете, «Язык говяжий» весь забрали, а «Язык свиной» почему-то оставили…

– А ты, Вань, – предложил молодой с бородкой, – спроси-ка у прокурора, почему говяжий опаснее с их точки зрения, чем свиной. Разъяснений потребуй.

Могучий визави Александры Юрьевны густо захохотал; заявление обрастало остроумнейшими подробностями.

Александре Юрьевне стало вдруг так тошно и одиноко, что она, не успев отвернуться, закапала слезами прямо себе в чай.

– Со свидания человек сегодня приехал, имеет право, – мягко сказала хозяйка. – Саш, ты поплачь сколько надо, а потом про Игоря нам расскажи, идет?

– Да, – поддержал ее муж, – а то у нас что-то все только для прессы.

Всем стало вдруг страшно интересно про Игоря, но Александра Юрьевна отвечала коротко и бесцветно.

Лысый же гитарист, дождавшись паузы в разговоре, объявил с чувством:

– Эта песня для вас, Саша. Лучше Галича об этом еще никто не сказал.

– Не приставай к ребенку, – испугалась хозяйка, но было поздно.

Дядька картинно припал к гитаре и начал:

…Как мне странно, что ты – жена,
Как мне странно, что ты – жива…

Играл он из рук вон плохо. Присутствующие опустили глаза; неуместность текста была очевидна. Александра Юрьевна рассмеялась и, не дослушав куплета, поднялась и стала прощаться. Гитарист прервал пение и кинулся подавать ей пальто.

– Не волнуйся, все будет в порядке, «голоса» слушай, – крикнул им вослед бородатый, желая сгладить некоторую пикантность момента.

У вешалки дядька поцеловал Сашкину руку и спросил шепотом:

– Вы не любите Галича? Почему?

– Люблю, – отвечала Александра Юрьевна, норовя его обойти.

Дядька прислонился к двери и, не отпуская Сашкиной руки, попросил:

– Позвольте мне вас проводить… уже поздно…

– Нет, – резко сказала Александра Юрьевна, – я должна еще встретиться по делу… ну, понимаете? – и, как водится, указала рукою на потолок.

Сальные глаза ухажера просияли неподдельным восхищением и торжеством.

– Понимаю, – отступая от двери, медленно повторил он, – но если вам когда-нибудь понадобится моя помощь… Я всегда знал, что с такими женщинами мы победим…

Сашка быстро поскакала по лестнице вниз.

– Если вам понадобится моя помощь, – кричал лысый, перегнувшись через перила, – сочту за честь…

– Не понадобится, – крикнула снизу Александра Юрьевна и хлопнула дверью подъезда.

3

– Да не понадобится, драть твою, врач, – сказал татарин.

– А гарнизон что отвечает? – спросил ДПНК.

– Сказали, сейчас разбудят, – быстро отозвался маленький. – Может, все-таки к нам перенесем?

Капитан Васин по-прежнему крепко и безмятежно спал, облокотясь на стол, и они решили до времени его не тревожить.

– В рот вас дери, врач будет?.. – шипел дежурный, прикрывая трубку рукой. – Тут человек умирает…

Дверь первой камеры все это время оставалась открытой, и маленький прапорщик часто заглядывал туда с порога, качал сокрушенно головой и уходил в сени за новой охапкой дров. Заодно перепадало и Пехову: его дачу протопили уже вшестеро против положенного.

– Топи, топи, – говорил офицер, – дверь не закрывай, скорее нагреется.

Примолкший было Анатолий Иванович бухнул в дверь своей камеры чем-то невероятно тяжелым и заорал:

– Говори, падло, что с ним?

– Тубарь[54] отковырял, паразит, – ахнул татарин. – Сейчас, б. дь, в наручниках у меня поорешь, – завопил он в ответ.

– Это ты мне? – спросил, отряхивая валенки, румяный с мороза врач.

– Говори, сука, дверь снесу!.. – угрозил Пехов, нанося новый, еще более мощный удар по двери.