Пункт третий

– Ну, например, Полежаева какого-нибудь начальника наверху подкупила, чтоб уж Игоря с гарантией получить, – предположил поэт и, тут же сообразив, что шутка получилась дурацкая, повернулся к Владу: – А у тебя, кстати, мелочи трудовой не найдется?

Влад зачерпнул мелочи из кармана и протянул ее поэту.

– Иди уж, – сказал он, – пока еще какую-нибудь чушь не выдумал.

– Просто бред какой-то, – сказала Ирина Васильевна, закрывая за Старицким дверь.

– Послушай, – заговорил Влад, – про допрос-то я тебе не рассказал. А гражданин следователь сегодня прямо из себя выходили, чтоб узнать, какой это подлец деньги в тапочки тогда заклеивал.

– Прошлогодний снег, – откликнулась Ирина Васильевна, наблюдая, как хрупкая фигура поэта исчезает в заоконной метели. – А ты что?

– Откуда мне знать, – сказал Влад. – Зато они все про меня, как выяснилось, знают. Так и озадачили, без тонкостей, по-простому: колись, дескать, про тапки – тогда прочее простим. А не признаешься – дело заведем, по чернокнижью[65]. Отпустили подумать.

– Суки, – равнодушно сказала Ирина Васильевна, думая о своем. – Знают ведь, что у тебя детей трое.

– Да ладно, – поморщился Влад, – я не об этом. Значит, кто-то эти тапки на том конце сдал, и притом недавно.

– Понятно тогда, – сказала Ирина, – они к концу срока показания на него в лагере собирали, если на второй раскручивать прикажут. Ты не бойся, это, скорее всего, профилактика, чтоб и тебя заодно пугнуть, не пропадать же работе. С Игорем не общайся много, как приедет, вот и всё.

– А ты уверена, что приедет? – спросил молодой человек. – А может, он сейчас уже в другое место едет? А тебе тем временем советуют: оставь его в покое, подумай о Юре.

Спокойная речь чернокнижника неожиданно подняла все давно передуманные, нерешенные и отброшенные ею проблемы.

Жизнь ее давно уже оползала неизвестно куда, узлы затягивались один за другим, виноватых не было, любое решение казалось пустым и вымученным; единственной реальностью в этом созданном ею самой вялотекущем бреду был Колька, но его существование только отягчало расклад; так зажатый в руке фонарь не освещает ночной дороги, а лишь дает представление о ее непролазной грязи.

Ирина Васильевна уронила голову на стол и зарыдала в голос.

– Постой, постой, – испуганно заговорил Влад, – может, это и к лучшему, потому что Рылевский, даже если и по второму поехал, – герой, а Юру они… Ну, он сам-то считает, что его сломали, и получается, что товарищи, в общем-то, правильно советуют, потому что… Ну, это я так, – неожиданно смутился он, оставляя при себе рассуждение о возможности действия промысла Божия в том числе и через товарищей. – Прости, что-то я не в свое дело…

– Иногда можно и не в свое, – всхлипывая, сказала Ирина. – Тебе – можно…

Речь ее прервал дребезжащий телефонный звонок.

– Европа беспокоится, – злобно сказала она. – Поговорить спокойно не дадут никогда.

Она подняла трубку, чтобы дать отпор любопытству Европы.

– Слушаю, – начала она с достоинством вдовствующей королевы и вдруг закричала громко и тревожно: – Да, слушаю, слушаю, соединяйте, да, – да, жду…

Влад легко поднялся со стула и пошел в прихожую, чтобы отворить дверь вернувшемуся с бутылкой поэту.

3–4

– И мы за ваше сейчас выпьем, – кричал в трубку Рылевский, – на почте тут только не продают, а то бы чокнулись…

Слышимость была скверная: треск, гудки, морзянка, обрывки чужих разговоров.

– Обнимаю, целую!.. – надрывался Рылевский. – Что ты сказала? Что? Повтори!..

Александра Юрьевна сидела напротив него в жестком откидном кресле; полуоткрытая дверь кабины полностью исключала тайну переговоров.

В обшарпанном помещении местной почты никого, кроме них, не было; чечен неторопливо прогуливался под окном.

– Рад слышать!.. – продолжал Игорь Львович; к Ирине, видимо, набилось уже много народа. – Что? Все нормально… Что? А?

Александра Юрьевна поднялась и пошла к выходу; опустевшее сиденье громко хлопнуло.

– Нэ грусти, – ласково глядя на нее, сказал чечен. – Ей – слава, тэбе – сэрдце, каму лучше?

– Сердце? – переспросила Александра Юрьевна, доставая сигарету.

– Сэрдце, и от сэрдца – ласка, – с чувством объяснил Магомет. – Нэ бойся, как брата – примем, как брата – праводим.

– Я не боюсь, – испуганно сказала Александра Юрьевна; через окно было видно, как Рылевский размахивает руками в кабине.

Ловким движением чечен извлек из-за пазухи нунчаки и несколько раз взмахнул ими перед самым носом Александры Юрьевны.

– Пака со мной – ничего не страшно, – пояснил он. – Пакушаете у нас, атдахнете, патом праводим.

– Благодарю, – чтобы уважить его, сказала Александра Юрьевна. – За все благодарю, Магомет.

– Вот тэперь правильно гаваришь, маладец, – простодушно обрадовался он.

Ветер утих, но небо оставалось тусклым и низким; туман неподвижно висел над землей, и казалось, что эти неурочные сумерки вот-вот станут настоящей тьмой.

– Вроде бы недолго ехали, а уже вечер, – сказала Сашка, чтобы поддержать разговор.

– Туман, – объяснил прапор. – До вэчера далеко. И дом рядом, вон, сматри.