Пункт третий

– Во-первых, – четко, как хороший студент, стал отвечать Валентин Николаевич, – ссорить людей при хорошем прослушивании просто полезно, во-вторых, внешняя активность снижается, а в-третьих, их тандем ни к чему: вдвоем они, как лихой пилот с осторожным штурманом, далеко улететь могут.

– Значит, милых – ссорить, Фейгеля – колоть, так?

– Так, – удивляясь своей профпригодности, подтвердил Валентин Николаевич.

– Так какого ж хрена ты обо всем этом только за шесть часов до их приезда вспоминаешь! – закричал майор и, не выдержав, расхохотался на полуслове. – Ты, может, на периферию лучше поедешь работать, в Четвертинку например, а? Ты там сразу продвинешься, я уверен, особенно если опять до латыни дело дойдет. Ты подумай, лейтенант.

– Не хочу, – серьезно сказал Валентин Николаевич.

– Ну смотри, – так же серьезно отвечал майор. – Это я тебе запросто устрою. На сегодня вся прослушка – твоя, рабочий день ненормирован, хоть до утра разбирайся, проверю. Изучай, в общем, личную жизнь граждан, а за девушкой своей особо следи, потому что все бабы дуры, оттого и непредсказуемы.

5 сентября 1982 года

«И вправду – дуры, – согласился с автором Валентин Николаевич. – Особенно те, которые писать берутся о том, чего не знают. Станет разве начальник отдела лейтенантишке занюханному свои ходы выкладывать. И чего ей Губа дался, прямо оперный злодей какой-то получился, интеллектуал приблатненный. Жаль, показать нельзя – ему бы польстило».

– Ну как там у нас дела с произволом и беззаконием? – весело обратился он к вошедшему капитану. – Помочь?

– Еще одного на допрос давайте, – сказал Губа.

– В курятнике допрашивать будешь? – не унимался майор.

– Бабка еще терраску открыла, – доложил капитан. – Воняет там правда, ну ничего – потерпят. Коты соседские, говорит, ходили, обделали так, что не отмыть.

– Тогда Старицкого забирай, – распорядился Валентин Николаевич. – Поэту полезно иногда русским духом подышать, тем более что коты, говоришь, ходили, и днем и ночью, наверно.

– И дуб там будет, – в тон ему отвечал Старицкий, неторопливо поднимаясь и запихивая в карман папиросы. – И не один. А вот с цепью златою как быть?

– Ничего, мы тебе попроще какую-нибудь подберем, – сказал Губа, подталкивая поэта к двери. – Выходи, хорош базарить.

На пороге Старицкий обернулся, мотнул головою, откидывая со лба длинные волосы, пребольно ударился макушкой о низкую притолоку и выругался.

– Поэт издалека заводит речь… – учтиво заметил Валентин Николаевич.

19 марта 1981 года

Сиеста

2

– На кой мне японка? – задумчиво и безо всякой связи с предыдущим проговорил Старицкий, обращаясь к стоявшей перед ним бутылке.

– Подожди ты, – перебила его Ирина, – тут вот еще что…

– На кой мне японка, – возвысив голос, повторил поэт, –

Зачем нам французские бэ,
Когда нас эбет неустанно и тонко
Отечественная ГБ?..[63]

Сидевший рядом с ним серьезный темноволосый парень отобрал у него бутылку, вылил остатки себе в стакан и молча выпил.

Поэт обвел присутствующих взглядом, выдержал паузу и, не дождавшись восхищения, обиженно заговорил:

– Не о чем тебе, Ира, беспокоиться: если нас с Владом обоих сегодня таскали и тема одна была – Игорь Львович как он есть, значит, сам он уже начал движение в направлении Санкт-Петербурга. А по пути его следования, я уверен, образуется некая мертвая зона с острым недостатком водки на душу населения.

Старицкий понюхал пустую бутылку и убрал ее под стол.

– Письмо сегодня пришло, – сказала Ирина. – Ну, от Юры…

– А, – отозвался Влад, – и что?

– А то, – Ирина Васильевна отвернулась, чтобы не расплакаться, – второй срок ему пообещали, и он… ну, он спрашивает, что если, например, он им подписку даст – о прекращении[64], мы как, не осудим?

– Нет конечно, – быстро отвечал Влад. – Так и напиши: все нормально. Прямо сейчас напиши.

– Да он, наверно, сам уж с этим разобрался, – успокоил приятеля догадливый поэт.

– Ну да, – сказала Ирина. – Иначе письмо такое хрен бы выпустили.

– Ну и что? – набычился Влад. – Ну и пусть разобрался, вламывать ведь при этом никого не требуют, а? Значит, это только его самого касается, как решил, так и ладно. И плакать тут нечего, – жестко добавил он, взглянув на Ирину. – Радоваться надо, что живым останется. Сколько ему еще?

– Три месяца осталось, – всхлипнула Ирина.

– Пойду-ка я по этому случаю еще вина прихвачу, – сказал поэт.

– Постой, – сказала Ирина, – а почему они и это тоже к выходу Рылевского подтянули?

– Ну, – сказал поэт, – это, может, случайно вышло, сама подумай, как можно просчитать, что именно за неделю до Игорева исхода Юра потечет… э… то есть, извини, согласится? По-моему, ничего тут особенного нет, многих перед концом срока крутить начинают.

Старицкий неторопливо размял папиросу длинными красивыми пальцами и продолжил:

– А может быть, товарищи в такой ненавязчивой форме советуют тебе Игоря в покое оставить?

– Дурак, – сказал Влад, – шел бы лучше в магазин поскорее.

– Зачем? – спросила Ирина. – На хрен им надо?