Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России

Действительно, о внешности Февронии в «Повести...» нет ни слова, но намек на привлекательность ее содержится в том, как воспринимают Февронию окружающие люди, особенно те, кто встречается с нею впервые. Вот в дом героини повести входит юноша, который ищет врача для своего господина. «И вийде в храмину и зря видение чюдно: сидяше бо едина девица, ткаша красна [пряжу], пред нею же скачет заец». Выделенные слова показывают, что слуга князя Петра был поражен открывшейся ему картиной. Автор не пишет прямо о внешности Февронии, так как ему важно подчеркнуть, что Феврония берет верх над князем своей мудростью, а не красотой. Петр отказывается выполнить требование бояр расстаться с Февронией опять-таки не потому, что она хороша и он к ней привязан, а потому, что не хочет нарушить заповеди евангелиста Матфея: если бросит жену свою и женится на другой, прелюбодейство сотворит. Мотив поведения Петра очень похож на тот, который передан в «Повести о разорении Рязани Батыем»: жить целомудренно, помышляя о спасении своем. Ничто пока не позволяет считать, что Петр любит жену. Заметим, однако, что это больше характеризует Петра, чем Февронию, и ничего не говорит против ее красоты. Но вот, в то время как они, покинув свое княжение, плывут по реке, некий человек, «приим помысел от лукавого беса, възрев на святую с помыслом, несмотря на то, что “его же жена в том судне бысть”». Учтя эту оговорку, трудно понять, почему некто взглянул на Февронию «с помыслом», если она не была привлекательна. Автор «Повести...» осуждает этого человека за то, что он, будучи женат, захотел обладать чужой женой, которая к тому же была святой. Но Феврония «обличила» его совсем по другим мотивам. Она не стала его упрекать ни в измене жене, ни в том, что он пытается соблазнить чужую жену. Довод ее совершенно лишен церковной окраски: «едино естество женское есть. Почто убо, свою жену оставля, чюжиа мысли-ттти!»

На основании этих слов А. И. Клибанов и сделал вывод о том, что любовь Петра и Февронии была бестелесной. Но ведь в приведенном отрывке идет речь как раз о телесности! Правда, из слов Февронии как будто бы логически следует, что для нее «естество» Петра было безразличным (если женское «естество» есть едино, то таково же и мужское). Но в то же время возможные домогательства некоего человека она отвергла, что не очень согласуется с убеждением об одинаковости «естества» мужчин. Создается впечатление, что супружество Петра и Февронии было не бестелесным, а лишенным радостей любви, что вполне объяснимо, если учесть, что первый к браку был принужден, а вторая вступила в него под влиянием стремлений, за которыми чувства не было.

Судя по всему, в эпизоде на судне Феврония впервые встретилась с проявлением чувственной любви к ней. Заметим, что мужчина, который испытал это чувство, прямо его не обнаружил и не оскорбил Февронию ни словом, ни поступком. Он лишь «възрев на святую с помыслом», и она это тотчас поняла — деталь, свидетельствующая о развитой женственности Февронии.

В дальнейшем описании жизни героев повести нет никакого намека на их любовь до того момента, когда Петр призвал Фев-ронию умереть вместе. Сцена эта великолепно истолкована Д. С. Лихачевым: «тогда Феврония, которой осталось дошить лишь ризу святого, воткнула иглу в покрывало, обвертела вокруг нее нитку и послала сказать Петру, что готова умереть с ним вместе. Так и Тристан оттягивает час своей кончины: “Срок близится, — говорит Тристан Изольде, — разве мы не испили с тобою всё горе и всю радость. Срок близится. Когда он настанет и я позову тебя, Изольда, придешь ли ты?” — “Зови меня, друг, — отвечает Изольда, — ты знаешь, что я приду”»⁵⁸.

Конкретность бытовых деталей («и вотче иглу свою в воздух, и преверте нитью, ею же шиаше»), столь необычная для древнерусской литературы, и близость к «Тристану и Изольде» явно говорят о том, что Петр и Феврония уходят из жизни как любящие супруги, что любовь их не абстрактно-духовная, а живая, человеческая.