Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России

Итак, примерно в двадцати с лишним томах документальных текстов и писцовых материалов мы обнаружили менее семидесяти топонимических названий, входящих в состав экспрессивной и обсценной лексики. Много это или мало? Бессмысленно делать общие подсчеты — слишком разнокачественные источники были нами использованы. Показательны писцовые книги — даже при плохой сохранности они содержат более последовательный учет историко-географической номенклатуры (по сравнению с актовой документацией), поскольку это вызывалось практической надобностью полного описания определенной, и притом значительной по размерам, территории. Возьмем, к примеру, Тверской уезд. В трех его фрагментарно дошедших до нас описаниях заключено при грубом подсчете около 6000 топонимических объектов, из которых 15 попали в приведенный выше перечень. Иными словами, экспрессивная и обсценная часть составляет в общем массиве топонимов примерно 0,25%. Если учесть все случаи обнаружения искомых терминов в обоих томах «Писцовых книг Московского государства XVI в.» (по тем уездам, где подобные топонимы присутствуют), то искомый показатель составит примерно 0,2%. Писцовые книги Рузского и Ярославского уездов (в последнем издании опубликованы пока только описания вотчинных земель) дают еще меньший результат — от 0,12% до 0,16%. В публикациях актовой документации интересующий нас показатель еще меньше — не более 0,1%.

Можно ли на основании подобных расчетов говорить о ничтожном удельном весе «срамной» терминологии в топонимах

XV — XVI вв. и в разговорном языке той эпохи вообще? Навряд ли. Прежде всего — и это наиболее важно — между мерой распространения профанной лексики в топонимическом массиве и ее удельным весом в живом языковом общении нет конечно же прямой пропорциональной зависимости. Хотя бы потому, что имела место письменная фиксация топонимики в официальных текстах, где контроль светских и церковных властей (в той или иной форме) был неизбежен. Не следует преувеличивать его жесткость и последовательность: большая часть приведенных выше «срамословий» (и притом наиболее чувствительных) принадлежит поселениям в границах монастырских вотчин. И все же присмотр здесь существовал, а потому следует удивляться не скромности полученных данных, а самому наличию подобной лексики в топонимических обозначениях, их территориальной разбросанности, раскованности и многообразию словоформ.

Действительно, феномен топонимического срамословия «поразил» 22 уезда страны. Перечислим их. Это Алексинский у., Бежецкий Верх, Белозерский у_п Брянский, Владимирский, Волоколамский, Вяземский, Дмитровский_г Звенигородский, Каширский, Коломенский, Костромской, Можайский, Московский, Оболенский, Переяславль-Залесский, Рузский, Суздальский, Тверской, Угличский_т Юрьев-Польский и Ярославский уезды. Не более десятка уездов, чьи писцовые материалы за XVI в. дошли до нас хотя бы частично (равно как и небольшие документальные комплексы), устояло перед профанной «инфекцией». Впрочем, это утверждение скорее всего иллюзорно: скудость опубликованных текстов конечно же искажает реальную ситуацию и в этих уездах. К тому же в это число попали пограничные южные окраины (Тульский, Орловский, Дедиловский и Веневский уезды), где тогда было очень мало поселений.

Теперь пригладимся к тому, какие, собственно, топонимические объекты уловила в свои сети подборка? Первое наблюдение — «срамословная» лексика практически не распространялась на сетку административнотеррнггориального деления или крупные владель-ческо-администр ативные комплексы. Здесь мы выявили всего лишь два исключения. Елда — волостка (или заметный княжеский владельческий комплекс) в Угличском уезде, упоминаемая в духовной великого князя Василия П (см. № 3(26)) и Залупицы — волость Вяземского уезда, упоминаемая в писцовой книге конца XVI в. Но вот что примечательно. Залупицы — прежнее обозначение некой территориально-административной единицы, исчезнувшей к 1594 г. и упоминаемой лишь в отсылках на предшествующее описание. Елда — в качестве крупной территориальной единицы — как будто не встречается более в XVI в. в Угличском уезде. Иными словами, если названные топонимы причислить к сфере обсценной лексики (а некоторые сомнения тут могут возникать — см. ниже), то перед нами уходящее на наших глазах в небытие явление более раннего «топонимического срамословия».

Вообще крупные, протяженные, заметные объекты — не для интересующей нас лексики. Даже при самом въедливом прочтении в приведенном выше перечне не обнаруживается ни одного реально существовавшего тогда села, только несколько селищ (см. Nq 1,

9, 9(32), 16(39), 25(48)), причем время их запустения следует полагать весьма давним, равно как сомнительно существование здесь сел даже в удаленный период. Из относительно протяженных объектов можно лишь указать на речки и ручьи. Их, пожалуй, не так уж и мало (не менее 8 или 9, если учесть отвершек, видимо оврага), притом что разбросаны они в пяти уездах (Каширском,