Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России

Третья группа самая многочисленная. К тому же еще в Средневековье здесь соблюдалось полное «равноправие полов», в отличие от много чего другого. Здесь, в этом ряду обсценной лексики, выборка говорит сама за себя. Ровно половину отвели анонимные авторы топонимам с обозначением женских гениталий, ровно половину — мужским. Определенные отличия все же можно подметить. В мужском разделе присутствуют четыре группы слов, из них три примерно равны по объему. В гордом одиночестве лишь волость «Залупицы», производная от слова «залупа»: обсценная по преимуществу семантика слова «залупа» в языке XVH[ — XX вв. очевидна (обнаженная головка эрегированного члена). Скорее всего, такое понимание бытовало и в предшествующие столетия. Но полностью исключать иные смыслы все же не приходится. Из трех оставшихся основ — «елда», «муде», «хуй» — представительнее и разнообразнее словоформы второй. Только в этом случае наблюдается словообразование с помощью префикса «без-» («Безмудова» и «Без-мудово») и разновариантных суффиксов. Суффиксальные окончания удивительно чутки к типам обозначаемых объектов. Селище — «Мудищево», речка (возможно, ручей) — ласково-уменьшительная «Мудовка», деревни (в разных уездах) — «Мудово» и «Мудоково» (последнее — явно производное от «мудака»), починок конечно же — «Мудынин» (Nq 16(39) — 20(43)). Столь же внимательны к особенностям интересующей нас историко-географической номенклатуры термины, производные от «елды» — «елдака» (Nq 4(27) — 7(30)). Беднее и потому менее интересны в этом плане термины, образованные от слова «хуй».

Женская часть третьей группы восходит к двум основам: от «манды» берут свое начало пять топонимических названий, от «пизды» («пезды») — тринадцать. Первый куст терминов беднее по словоформам и по объектам называния — речь идет только о населенных или запустевших поселениях. Определенные сомнения вызывает причисление к этим топонимам деревни «Миндю-ковой» (Nq 15(38)). Впрочем, в ближайшем соседстве с ней располагалась деревня «Ебшино» (Nq 3(62)), что позволяет говорить о взаимной корреляции обсценной семантики обоих названий.

Разнообразны, порой прихотливы словоформы, производные от «пизды» («пезды»). Они составили самую многочисленную группу, покрывая широкий спектр топонимических объектов — от речки до селища. Как и в других случаях, словоформы чутко реагируют на тип объекта — ср. разную смысловую окраску при использовании уменьшительных суффиксов: <<Пизденко-ва» (деревня) — <<Пиздюрка» (речка; Nо 28(51) и 33(56)). Выразителен единственный во всем перечне пример сложносочиненного слова — починок «Пиздоклеин», а также двойное словосочетание: пустошь «Пездлево-Долгое» (No 29(52) и 26(49)). Первый термин демонстрирует, по-видимому, сколь древни корни молодежного (студенческого) жаргона середины XX в.: обсценный контекст глагола «клеиться» проступает вполне ощутимо.

Относительно немногочисленная четвертая группа (всего восемь словоформ) дает наибольшее разнообразие словообразований с префиксами: речки «Наебуха» и «Ненаебуха», деревня «Поиблица» и починок «Поиблой» (Nq 5(64) — 8(67)). Показательно, что в трех случаях из восьми речь идет именно о водных объектах: помимо названных, интерес представляет еще и речка «Еботенка» (Nq 2(61)). В этой группе встречаются и редкие суффиксальные словоформы — уже отмеченные в другой связй «Наебуха», «Ненаебуха», «Поиблица».

Смысловые оттенки терминов четвертой группы показательны. Речь идет, во-первых, о некоторых внешних проявлениях полового акта. Речка «Еботенка» — нечто живое, быстрое, играющее. Как привычно обозначали акт жители окрестностей деревни «Ебехово», подсказывает второе название топонима — «Опихалово тож». Какой-то отзвук мужского насилия проглядывает в том, как образованы названия деревни «Ербалово» и починка «Поиблой». Заметный удельный вес в данной группе названий речек как будто намекает на связи этих терминов с купальскими обрядами. Это почти очевидно в случае с парными речками — «Наебуха» и «Ненаебуха» (см. ниже).

Итак, собранный в настоящей статье материал демонстрирует прежде всего уже сложившийся, различный по способам образования и весьма представительный по смысловым корневым основам комплекс экспрессивной и обеденной лексики русского языка в XV — XVI вв. Никакие иные тексты ранее не позволяли этого сделать с такой полнотой и разнообразием. Уверенно можно говорить, что за богатым, разнообразным по корневым основам рядом ненормативных слов стоит очень длительная традиция: получившийся результат стал итогом долгой эволюции.