Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России

Сейчас мы отвлечемся на минуту от истории музы и обратим внимание на взаимоотношения двух «Я». Писание стихов связано с «Я» поэтическим. Но этому делу мешает юношеский загул, который, очевидно, индуцируется демоническим «Я». То есть к обычному протестному поведению вырвавшегося из-под опеки «трудного подростка» (дошедшего до того, что вызвал на дуэль даже собственного дедушку) примешивается конфликт двух «Я». Современники говорят: повеса мешал поэту. Но не означает ли это, что таким способом демоническое «Я» подавляло поэтическое, что это был способ выполнить антипоэтическую установку матери и учителей?

«Но я отстал от их (бесшабашных друзей. — О. Д.) союза/ И вдаль бежал... Она за мной»⁴⁶, — продолжает историю своей музы Пушкин. На самом деле не «бежал», а был выслан, как о том и мечтали серьезно настроенные друзья, озабоченные пушкинским беспутством. Скажем, Батюшков писал Тургеневу: «Не худо бы его запереть в Геттинген и кормить года три молочным супом и логикою»⁴⁷. Запереть-то заперли, но не там, где кормят логикой... Так или иначе муза последовала за поэтом на юг. Побывав на Кавказе и в Крыму, она нашептала ему романтические поэмы «Кавказский пленник» и «Бахчисарайский фонтан», а также большое количество лирики, источник которой уж было иссяк в Петербурге — из-за разврата.

Продолжаем. Весьма интересно то, как перемена в музе рождает поэму «Цыганы». Уже окончательно позабыв блеск и шумные пиры Петербурга, муза посещала смиренные шатры бродячих племен и — вот важно! — «между ними одичала, / И позабыла речь богов / Для скудных, странных языков, / Для песен степи, ей любезной...»⁴⁸. Смена языков — это смена стиля. И — опять внезапный переход: «Вдруг изменилось все кругом, / И вот она в саду моем / Явилась барышней уездной, / С печальной думою в очах, / С французской книжкою в руках». То есть муза теперь отождествляется с Татьяной Лариной. Это надо запомнить. И наконец: «И ныне музу я впервые / На светский раут привожу...»⁴⁹

Но дальнейшее уже нельзя назвать историей музы, ибо это не ее былое, а ее настоящее. И настоящее Пушкина, который к тому времени, когда пишется глава восьмая (декабрь 29-го — сентябрь 30-го), уже успел возвратиться из Михайловской ссылки и сам ходит на светские рауты. Вот сейчас пришел вместе с музой, что означает: он собирается описать высший свет. При этом немного волнуется — как-то поведет себя подруга? — глядит «на прелести ее степные с ревнивой робостью». Провинциальная муза ведет себя достойно — «вот села тихо и глядит». Все дальнейшее мы будем видеть буквально глазами пушкинской музы: «Ей нравится порядок стройный / Олигархических бесед [...]. / Но это кто?»...⁵⁰ Это мсье Онегин. Скоро и мы им снова займемся. Но сперва надо закончить с музой.

«Всемирная отзывчивость»

Из набросанной Пушкиным истории его музы следует, что это женственное существо, во-первых, меняется в зависимости от условий, в которые попадает сам поэт, и, во-вторых, может оборачиваться женскими персонажами текстов, которые он пишет (при помощи музы). Она является то застенчивой девушкой, то резвящейся вакханочкой, то романтической всадницей, то какой-то одичавшей странницей, то уездной барышней, то дамой высшего света. И при этом транслирует разные тексты — разных стилей, разных тематик. Что бы это значило?

А вот что: Пушкин называет музой некую инстанцию в своей душе, каковая инстанция воспринимает социокультурные коды (или, если угодно, стили), усваивает их, преобразует в себе и выдает в виде текстов — в широком смысле. В виде такого-то литературного текста Пушкина или такого-то стиля его поведения, соответствующего тем или иным социальным условиям в тот или иной момент его жизни. Отсюда — как многообразие литературных стилей Пушкина, так и многобразие стилей его бытового поведения.

Юрий Лагман, анализируя образ жизни Пушкина в ранний петербургский период, пишет: «Энергия, с которой он связывает себя с различными литературными и дружескими кружками, способна вызвать удивление. Следует отметить одну интересную черту: каждый из кружков, привлекающих внимание Пушкина в эти годы, имеет определенное литературно-политическое лицо [...] вкусы и взгляды их уже определились, суждения и цели категоричны. Принадлежность к одному кружку, как правило, исключает участие в другом. Пушкин в их кругу выделяется как ищущий среди нашедших. Дело не только в возрасте, а в глубоко свойственном Пушкину на протяжении всей его жизни — пока еще стихийном — уклонении от всякой односторонности: входя в тот или иной круг, он с такой же легкостью, с какой в лицейской лирике усваивал стили русской поэзии, усваивает господствующий стиль кружка, характер поведения и речи ею участников»⁵¹.

В общем, тут вспоминается «всемирная отзывчивость», о которой говорил Достоевский в связи с «перевоплощением» пушкинского духа «в дух чужих народов»⁵². Ясное дело, любая «отзывчивость» должна быть связана с переменчивостью психики. Однако — откуда взялась эта свобода смены стилей, эта «отзывчивость»? И что она значит?