Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России

Занявшись старой няней, мы прервали цитирование «Осени» на самом интересном месте. А именно: на переходе к обсуждению уже не только необходимых условий создания стихов, но и — достаточных. В следующей строфе беспорядочный рой видений начинает упорядочиваться: «И мысли в голове волнуются в отваге, / И рифмы легкие навстречу им бегут, / И пальцы просятся к перу, перо к бумаге, / Минута — и стихи свободно потекут»⁶⁷. Полная готовность. А чтобы читателю стало окончательно ясно, как она технически достигается, вся картина подготовки к производству текста дается еще раз с самого начала, но — уже в символической форме: «Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге» (забытье). «Но чу — матросы вдруг кидаются, ползут вверх, вниз» («пробуждение поэзии», т. е. — музы). «И паруса надулись, ветром полны» («душа стесняется лирическим волненьем» — вдохновение). «Громада двинулась и рассекает волны. Плывет» (моторные движения: «пальцы тянутся к перу...» — все условия созданы). Но дальше: «Куда ж нам плыть?»⁶⁸ Тут загвоздка. Кто это должен знать?

В черновом автографе «Осени» Пушкин попытался сказать — куда именно. Но получилось вялое перечисление пяти разных мест на земле, и он его выкинул. Видно, муза в тот момент как раз покинула поэта. Потому что ни к чему было это продолжение, стих-то о другом — о появлении музы осенним вечером... А о том, что бывает со стихотворцем, когда она не является, рассказано в другом стихотворении — «Зима. Что делать нам в деревне?..» (написанном, впрочем, как раз осенью — 2.11.1829). Там так же, как в «Осени», сидит человек при свече и с книгой. Но ему не читается, мысли далеко... Дальнейшие его действия: «Я книгу закрываю; / Беру перо, сижу; насильно вырываю / У музы дремлющей несвязные слова. / Ко звуку звук нейдет... Теряю все права / Над рифмой, над моей прислужницею странной: / Стих вяло тянется, холодный и туманный. / Усталый, с лирою я прекращаю спор»⁶⁹. Как видим, тут не возникает никакой связи, никакой гармонии, никаких видений. Нет забытья, нет и вдохновения. Поэзия не пробуждается, муза бастует, а без нее стих почти как у Ленского: холодный, туманный и вялый. Такие стихи писать можно бы, но Пушкин этим пренебрегает. Ибо — здесь нет необходимого условия для поэзии, а значит, не будет и достаточного — сколько ни марай бумагу механически тянущимся к ней пером.

Подытожим: необходимым условием писания стихов для

Пушкина было погружение в особую сферу забытья, говоря современным языком — сферу неконтролируемых свободных ассоциаций. Пожалуй, это именно та сфера, о которой говорит Андре Бретон в своем «Манифесте сюрреализма». Начни Пушкин извлекать стихи из этой сферы, у него получилась бы сюр' реалистическая абракадабра. Или — непосредственная посредственность, как у Ленского (который в глубины подсознания, очевидно, не лез, а черпал с поверхности, складывал свои стихи из чужих образов и интонаций, каковые он чужими не осознавал, как и большинство бездарных поэтов).

Разумеется, в стихах Пушкин не позволял себе ни поэтической непосредственности Ленского (вспомним еще детский стишок «Похититель»), ни «непосредственной абсурдности»⁷⁰ Бретона. Непосредственно из «забытья» идут у А.С., пожалуй, только правополушарные безобразия на полях рукописей и отчасти, быть может, такие завораживающие шедевры, как «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы». «Парки бабье лепетанье» и прочий шорох бытия, конечно, относится к музе в самом архаическом ее проявлении. Но ведь завершается все стремлением к осмыслению: «Ты зовешь или пророчишь? / Я понять тебя хочу»⁷¹. Вот как раз возможность осмысления «шума» видений, упорядочивания их, заключения хаоса в форму, и есть для Пушкина достаточное условие писания стихов. И как мы увидим, это — тоже функция музы. Вторая функция. Первая функция музы — вводить в забытье (необходимое условие), а вторая — упорядочивать видения (достаточное условие). Как упорядочивать — это уже другой вопрос, но очевидно, что, не впав в забытье, «плыть» никуда невозможно. Можно только тщетно призывать музу и всуе спрашивать: «Зачем крутится ветр в овраге, / Подъемлет лист и пыль несет, / Когда корабль в недвижной влаге / Его дыханья жадно ждет?»⁷²

«Вот вам тема»

Итак, в «Осени» Пушкин сформулировал необходимое и достаточное условия создания им текста. Однако оставил открытым вопрос о том, откуда берется его содержание. Ответ на этот вопрос можно найти в «Египетских ночах» (далее — «ЕН»). Там фигурируют два поэта. Чарский, которого, как и Пушкина, вдохновение посещает время от времени, и Импровизатор — в некотором роде идеальный «истинный поэт», который способен откликаться прекрасными стихами на любую предложенную ему тему. Этого Импровизатора можно рассматривать как абстрактный образ, очищенное от всею эмпирического математическое понятие, при помощи которого Пушкин проводит мысленный эксперимент, исследует волновавшую его с некоторых пор проблему вдохновения.