Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России

И условия, в которые поставлен Импровизатор, способный в любой момент профессионально впадать в забытье, тоже предельно формализованы. Атрибутами забытья (которое в «Осени» представляет собой именно отъединение от обыденного мира) являются подмостки и театральный костюм (выгородка из реальности), а функцию души выполняет фарфоровая ваза, которая изначально присутствует на сцене. В эту вазу собираются записки, кбторые посылает публика, которая возбуждает, индуцирует «поэзию» как состояние души. Записки соответствуют «рою гостей» (который, судя по «Осени», почерпнут от народа в широком смысле). Вот они собраны в вазу и прочитаны вслух. Необходимое условие выполнено: отъединенная от мира душа наполнена «темами», пришедшими извне. Теперь вопрос: что из этого выбрать? Публика предпочитает выбор по жребию. Жребий тянет «молодая величавая красавица», она же зачитывает тему: «Клеопатра и ее любовники»⁷³. А это уже достаточное условие — началось упорядочивание, конкретизация, выбор из многих возможностей.

И тут надо обратить внимание на одну странность: в вазе было шесть записочек, а тем оказалось пять. То есть можно допустить, что одна из них («Семейство Ченчи») была продублирована по-французски, но графически в тексте это выполнено так, что остается некоторая неопределенность, которая перекликается с другой неопределенностью: кто написал выпавшую по жребию тему? Когда Импровизатор спросил об этом, «несколь-ко дам оборотили взоры на некрасивую девушку, написавшую тему по приказанию своей матери»⁷⁴. Бедная девушка молчит и чуть не плачет.

То есть мы имеем уже целых два женственных образа — «величавая красавица» (сидит во втором ряду), зачитавшая тему, и «одна некрасивая девушка», то ли написавшая ее, то ли не написавшая. Которая же из них выполняет функцию музы? Похоже, что — обе. Вообще-то обычно Пушкин говорит просто о музе, но мы уже видели, что у его музы две функции. То она выступает как необходимое условие писания стихов: способствует впадению в забьггъе, приводит «рой гостей» (ее детский прообраз — няня, беззубая и страшная в стихотворении «Сон»). То — как достаточное: дает уже творческое вдохновение, когда «пальцы просятся к перу»... Но стихи потекут только, быть может, через минуту.

Прежде чем рассмотреть этот процесс, подчеркнем: поэт вовсе не стремится анализировать и разделял» функции своей музы, но мы-то можем это сделать. В частости, можем заметить, что муза, появляющаяся из второго ряда и выбирающая тему, — это зрелая муза Пушкина на 36-м году жизни. Она является результатом (точнее — продолжением) той эволюции, которую мы разбирали в главке «Изменчивая муза». Тогда, еще не вникая особенно в функции музы, мы оставили ее на светском рауте. Отметили, правда, что Пушкин (а вслед за ним и читатель) смотрит на происходящее ее глазами. И в частности — видит Онегина. Причем не просто Онегина, но Онегина в контексте толков о нем, в контексте обсуждения тех масок («тем»), которыми герой может «щегольнуть». Из текста главы восьмой не совсем ясно: кто что говорит о Евгении, но там делается определенный вывод: «Несносно (согласитесь в том) / между людей благоразумных / Прослыть притворным чудаком, / Или печальным сумасбродом, / Иль сатаническим уродом, / Иль даже демоном моим. / Онегин (вновь займуся им), / Убив на поединке друга/ [...], Ничем заняться не умел»⁷⁵. То есть Онегин все еще остается в ситуации выбора роли. Через минуту он узнает в жене «важного генерала» Татьяну и начнет играть роль влюбленного. Точнее — А.С. начнет разрабатывать эггутему (предварительно мимолетно сопоставив своего демона с Онегиным).

Собственно, ситуация здесь принципиально та же, что и в «ЕН», но дана как бы изнутри: мы наблюдаем петербургское общество, Онегина, толки о нем, Татьяну с генералом, появившихся несколько позже, и многое другое глазами музы, которую Пушкин привел с собой на светский раут (при этом он не совсем уверен в том, что она там на месте). Перед тем как попасть сюда, она (муза) была «барышней уездной (и Пушкин, например, читая ее глазами книги с пометками Онегина, искал точное слово для характеристики своего героя: «Уж не пародия ли он?», — нашел и удивился психоаналитическим талантом своей музы: «Ужели слово найдено?»). На рауте она именно абсолютный наблюдатель — «села тихо и глядит». А перед ней буквально проходит «рой гостей». В том числе — и Татьяна, теперь изменившаяся, ставшая светской дамой. В этом качестве она дает новый поворот действию романа и таким образом функционирует как «величавая красавица» из «ЕН». Иначе говоря: в «ЕО», как и в «ЕН», функция музы двоится. Более того: муза, которую в «ЕО» несомненно зовут Татьяной, раздваивается, так сказать, в одном кадре — видится одновременно и безмолвным существом, исполненным степных прелестей, и светской львицей, в которой «и следов Татьяны прежней / Не мог Онегин обрести»⁷⁶.