Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России

С другой стороны, женщины всегда играли заметную роль не только в семейной, но и в политической и культурной жизни Древней Руси. Достаточно вспомнить великую княгиню Ольгу, дочерей Ярослава Мудрого, одна из которых — Анна прославилась в качестве французской королевы, жену Василия I, великую княгиню Московскую Софью Витовтовну, новгородскую посадницу Марфу Борецкую, возглавившую борьбу Новгорода против Москвы, царевну Софью, целую череду императриц ХУШ века, княгиню Дашкову и других. В русских сказках присутствуют не только образы воинственных амазонок, но и беспрецедентный, по европейским стандартам, образ Василисы Премудрой. Европейских путешественников и дипломатов XVIII и начала XIX века удивляла высокая степень самостоятельности русских женщин, то, что они имели право владеть собственностью, распоряжаться имениями и т. д. Французский дипломат Шарль-Франсуа Филибер Массон считал такую «гине-кократию» противоестественной, и русские женщины напоминали ему амазонок, социальная активность которых, включая любовные отношения, казалась ему вызывающей⁹.

Многие старые и новые философы, фольклористы и психоаналитики говорили об имманентной женственности русской души и русского национального характера. В русском языке и народной культуре Россия всегда выступала в образе матери. Многие авторы делают из этого далеко идущие политические выводы о неспособности России к политической самостоятельности, трактуя «вечно-бабье» начало российской жизни как «вечно-рабье»¹⁰. Другие суживали проблему до внутрисемейных отношений, подчеркивая, что в России «патриархат скрывает мат-рифокальность»:¹¹ власть действительно принадлежала отцу, но в центре семейного мира, по которому ребенок настраивал свое мировоззрение, всегда стояла мать. Отец был фигурой скорее символической, всем распоряжалась лишь мать, и дети всегда любили ее больше.

Такое же сквозное противоречие представляет собой и традиционный русский телесный канон, и то, что теперь называют «телесной политикой» (социальные представления о теле, отношение к наготе, контроль за телесными отправлениями, правила приличия и т. д.).

Русская культура и искусство изображаются, как правило, как царство исключительной духовности, в противовес «западному» материализму и телесности. Но не стоит забывать, что гипертрофия духовности означает недооценку и принижение тела, особенно его «нижней» части.

Православная иконопись была всегда куда строже и аскетичнее западного религиозного искусства. В западной церковной живописи, начиная с позднего Средневековья, человеческое тело являло взору живую плоть; прикрытыми изображались только половые органы. Впрочем, даже последние нередко показывались и акцентировались, хотя, разумеется, без всяких наме-

ков на эротику. Напротив, в русских иконах жил только «лик», тело же было полностью закрыто от взора, подчеркнуто измождено, аскетично. Ничего похожего на рафаэлевских мадонн или кранаховских Адама и Еву в русской иконографии до ХУП века не встретишь¹².

Правда, в отдельных храмах XVII века (церковь Святой Троицы в Никитниках, церковь Вознесения в Тутаеве и др.)^ сохранились фрески, достаточно живо изображающие полуобнаженное тело в таких сюжетах, как «Купание Вирсавии», «Сусанна и старцы», «Крещение Иисуса». Имеется даже вполне светская сцена купающихся женщин. Однако это шло вразрез со строгим византийским каноном.

Гораздо позже появилась и строже контролировалась в России и светская живопись. Итальянские художники писали обнаженную натуру уже в эпоху Возрождения, русские получили это «право» лишь в конце XVIII века. А отношение к телу и наготе — один из главных факторов сексуальной культуры.

В быту в народной культуре все было прямо наоборот. Европейских путешественников XVII — XIX веков, начиная с Олеария, удивляли и шокировали русские смешанные бани и совместные купания голых мужчин и женщин в Неве¹³. Это казалось им верхом непристойности и разврата.

На самом деле это был просто старый крестьянский натурализм. В средневековой Европе смешанных бань тоже было немало, особенно много их возникло после крестовых походов, в XIII — XTV веках. Церковь осуждала их, отождествляя с борделями. В XVI веке многие публичные бани в Европе были закрыты и стали возрождаться только в XVIII веке, но уже как лечебные центры и, разумеется, раздельные. В России этот социальный контроль начал внедряться позже и, как и всё остальное, менее эффективно. Смешанные бани в Петербурге Сенат запретил в 1743 году, в 1760 году это распоряжение было подтверждено и распространено на всю страну, что подтверждает лишь тот факт, что оно плохо соблюдалось.