Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России

Один из французских путешественников XVIII века, Ш.-Ф. Ф. Массон, рассказал, например, что при купании в реке после парилки какая-то старуха, ухватив не умеющего плавать молодого мужчину за соответствующее место, заставила его, на потеху остальным купальщикам, нахлебаться воды. Но подобная вольная возня была скорее исключением, чем правилом, а в семейных банях этим вовсе не занимались. Современник Ш.-Ф. Ф. Массона, покоритель женских сердец Дж. Казанова, также рассказал, что в дни его пребывания в России он мылся в

бане вместе с тридцатью или сорока голыми мужчинами и женщинами, «кои ни на кого не смотрели и считали, что никто на них не смотрит». Это отсутствие стыда он объяснял «наивной невинностью». Прославленный соблазнитель был удивлен тем, что никто даже не взглянул на купленную им за 100 рублей

13-летнюю красавицу, которую он назвал Заирой¹⁴.

Как бы то ни было, нагота была для россиян более нормальным явлением жизни, чем для современных им англичан или французов.

Значительно меньше было здесь и вербальных запретов. Иностранцев удивляла откровенность и циничный натурализм русского мата и народной культуры. В XVII веке голштинский дипломат Адам Олеарий с удивлением отмечал, что русские часто «говорят о сладострастии, постыдных пороках, разврате и любодеянии их самих или других лиц, рассказывают всякого рода срамные сказки и тот, кто наиболее сквернословит и отпускает самые неприличные шутки, сопровождая их непристойными телодвижениями, тот и считается у них лучшим и приятнейшим в обществе»¹⁵.

Для понимания дохристианского сексуального символизма очень важна история и семантика русского мата. Язык ругательств и оскорблений, так называемая инвективная лексика, очень древен. Категории архаического сознания располагаются как бы между двумя полюсами: святого, наделенного божественной благодатью и воспринимаемого как нечто особо чтимое и дорогое, и демонического, нечистого. Оба эти понятия трактуются также в переносном смысле, как чистое и нечистое («грязное» = низкое = низменное = непристойное).

Поскольку и боги и демоны представляли для людей опасность, в обыденной жизни от них старались держаться подальше, не вызывать и не называть их всуе, без надобности. Инвективная лексика эти запреты нарушала, причем сила оскорбления была прямо пропорциональна значимости нарушаемого им запрета.

Тут есть своя этническая, культурная специфика¹⁶. В национальных культурах, где был особенно высок статус родственных отношений по материнской линии, большую роль могли играть сексуальные оскорбления матери («мат»). В культурах, обращающих особенное внимание на сексуальную жизнь общества, наиболее грубыми оскорблениями были словосочетания с коитальным смыслом, необязательно обращенные на мать или других родственников оскорбляемого. Такова, например, англоязычная культура. Итальянская, испанская, многие другие католические культуры для достижения сходного эффекта прибега-ш к оскорблению наиболее почитаемой святыни — Мадонны. Зчень грубо звучали бранные слова, включающие нарушение "абу, связанных с чистоплотностью, если это качество особенно мнилось в данной национальной культуре, например, японской гли немецкой.

Среди «сексуальных» ругательств можно выделить несколь-;о крупных блоков¹⁷.

1) Отправление ругаемого в зону женских гениталий, в зону юждающих, производительных органов, в телесную преиспод-пою. Инвектива типа «пошел в...» — это не что иное как пожела-ие смерти. Как показал Михаил Бахтин, женское лоно является •дновременно символом рождения и смерти.

2) Намек на то, что некто сексуально обладал матерью руга-мого: «еб твою мать».

3) Обвинение в инцесте с матерью, широко представленное английских ругательствах типа «motherfucker».

4) Обороты речи с упоминанием мужских гениталий (типа пошел на хуй») ставят ругаемого в женскую сексуальную пози-,ию, что равносильно лишению мужского достоинства и муж-кой силы.

Русский язык особенно богат «матерными» выражениями, оторые встречаются также в венгерском, румынском, новогре-еском, китайском, суахили и многих других языках. Однако нтерпретация этих выражений — кто именно имел твою мать — еоднозначна. Иногда подразумеваемым субъектом действия вляется говорящий, который тем самым как бы утверждает Я — твой отец» или «Я мог бы быть твоим отцом», зачисляя угаемого в низшую социально-возрастную категорию. Без уточ-ения субъекта действия ругательство бросает тень на нрав-гвенность матери ругаемого и тем самым ставит под сомнение го происхождение.

Еще одна интерпретация, восходящая к запискам немецкого ипломата XVI века барона Сигизмунда фон Герберпггейна, оттает субъектом «срамного» действия пса, связывая его с рас-ространенными во многих языках выражениями типа «сукин эШ», польское «пся крев» и т. п.¹⁸. Если учесть, что собака в VI веке считалась нечистым животным, оскорбление было чень сильным.