Пушкин

Но все же добрый генерал Инзов не сообщал в Санкт-Петербург правду о поведении ссыльного Александра Пушкина, а совсем наоборот – все время писал о его примерном поведении и даже выхлопотал ему прибавку к жалованью.

Карты

Несмотря на заботу Инзова Пушкин Кишинев не полюбил. «Проклятый город Кишинев!/ Тебя бранить язык устанет», – сокрушался он. Наверное, это происходило потому, что характер поэта все время требовал новых впечатлений, а в Кишиневе развлечений было мало. По выражению поэта, здесь нельзя было найти «ни милых дам, ни сводни, ни книгопродавца». Здесь не было театра, а балы были очень редки, и далеко им было до петербургского размаха.

В Кишиневе, со скуки, Пушкин всерьез пристрастился к карточным играм, ставшим его проклятием на долгие годы. В годы своего расцвета Пушкин был едва ли не самым высокооплачиваемым поэтом России: ему платили по 25 рублей ассигнациями за строчку. Но денег у него никогда не было! А все потому, что все гонорары Пушкин легко спускал за карточным столом.

Самой популярной игрой в то время был фараон, банк или штосс. Эти три разновидности игры отличались лишь деталями.

Состояла игра в следующем. Один из двух игроков тасовал колоду карт, то есть банк; он назывался банкометом. Другой игрок (понтер) делал ставку, выбирал карту и делал на нее ставку, которая называлась «куш» (отсюда и пошло выражение – «сорвать куш»). Банкомет начинал прометывать колоду направо и налево. «Уж перед ним воображенье свой пестрый мечет фараон…» – так описал Пушкин процесс игры. Карты летели очень быстро, буквально гипнотизируя игроков, а отрывать взгляда было нельзя: надо было очень внимательно следить, куда какая карта ляжет. Если загаданная карта ложилась налево от банкомета, то выигрывал понтер, если направо – то банкомет. «Тут не надобно мастерства, а счастие», – говаривали в то время, то есть простая удача, фарт. Именно в эту игру проиграл свое счастье и рассудок Германн из пушкинской «Пиковой дамы».

Кишиневские музы

Любивший веселье и отчаянно скучавший Пушкин охотно принимал приглашения на все праздники и вечера, и все его звали. После каждого вечера Пушкин делался поклонником новых богинь своего сердца. «Пушкин любил всех хорошеньких, всех свободных болтуний»[56], – вспоминал его приятель. Нередко друзьям его случалось слышать: «Что за прелесть! Жить без нее не могу!», а назавтра подобную прелесть сменяла другая. Нам известны несколько имен кишиневских красавиц, потревоживших душу поэта.

В первую очередь, это Людмила Инглези, красавица – цыганка по крови, в первом браке – жена богатого румына Бодиско, во втором – кишиневского богача Инглези. Пушкин с первого же разу влюбился в Людмилу, и они стали любовниками. Муж Людмилы, однажды выследив парочку, запер жену на замок. Людмила из-под ареста сбежала, но, добравшись до квартиры Пушкина, застала того с другой. Она закатила бурную, страстную и шумную сцену!

Супруг ее вызвал поэта на дуэль.

Узнав об инциденте, генерал Инзов в очередной раз посадил Пушкина на гауптвахту на десять суток, а Инглези вручил билет, в котором значилось, что ему разрешается выезд за границу вместе с женою на один год. Инглези понял намек и на следующий же день выехал с Людмилой из Кишинева.

Привлекла внимание поэта и семнадцатилетняя Калипсо Полихрони – гречанка, приехавшая в Кишинев из Турции после начала константинопольских погромов. И ее имя, и ее внешность – все было необычным. Она была чрезвычайно маленького роста и очень худая, с едва заметной грудью. Лицо ее находили слишком длинным и слишком ярко нарумяненным. Это лицо как бы сверху донизу разделял огромный нос, который многих смущал. Зато волосы у девушки, по общему мнению, были роскошные – длинные, густые и пышные. Хороши были и огромные огненные глаза, которые она густо подводила сурьмой. Поэту Калипсо очень нравилась.

Калипсо хорошо знала турецкий, греческий, арабский, итальянский, французский и румынский языки. Ходили слухи, что совсем юной она была любовницей Байрона, и это тоже привлекало Пушкина. Они часто и много гуляли наедине или проводили время в небольшом глинобитном двухкомнатном домике, где она поселилась.

Гречанка обладала нежным и очень приятным голосом, она чудесно пела, аккомпанируя себе на гитаре. Одну из ее песен, в которой говорилось об убийстве неверной возлюбленной, Пушкин переложил на русский язык под названием «Черная шаль»:

«…Я помню моленья… текущую кровь…
Погибла гречанка, погибла любовь!
С главы ее мертвой сняв черную шаль,
Отер я безмолвно кровавую сталь…»

Еще при жизни Пушкина это стихотворение легло в основу балетного либретто.

Влюблен поэт был и в хорошенькую Пульхерию Егоровну Варфоломей – дочь генерального откупщика в Бессарабской области. Отец Пульхерии устраивал вечеринки с великолепным угощением и цыганами, балы с приглашением офицеров и кишиневской молодежи. Пушкин любил бывать на этих вечерах.