Пушкин

Как-то за обедом один довольно высокопоставленный чиновник заглушал своим говором всех, хотя сам нес околесицу, доказывая необходимость употребления вина как лучшего средства от всех болезней вплоть до чумы. При этом чиновник поглядывал на Пушкина, как бы спрашивая: ну, что вы на это скажете? Пушкин, едва удерживая смех, позволил себе в его словах усомниться. Это разозлило изрядно уже подвыпившего чиновника.

– Не след бы Вам спорить со мною!

– Да почему же? – невинно спросил Пушкин.

– Да потому же, что между нами есть разница! Вы еще молокосос!

– А, понимаю, – рассмеялся Пушкин, – точно есть разница: я молокосос, а вы виносос.

При этом все расхохотались, противник ошалел.[55]

Вторую часть кишиневского общества составляли представители молдавской знати: одни находились на службе, другие были зажиточными помещиками. У многих были дочки на выданье, и поэтому холостой Пушкин был желанным гостем в их домах. Но Александр Сергеевич все же предпочитал им третью часть городского общества – людей военных. Пушкин мечтал о военной карьере, но мечту свою осуществить не сумел. Теперь, будучи штатским, он восхищался отвагой и доблестью боевых офицеров и отчаянно желал им доказать, что он столь же храбр, как и они.

Особую славу поэту, помимо написанных в Молдавии произведений, принесли многочисленные дуэли, случавшиеся у него чуть ли не каждый день. Из-за этих дуэлей Пушкин всюду носил тяжелую железную палку для того, чтоб рука была тверже и не дрогнула, если придется стреляться на дуэли.

Поводы для дуэлей случались самые несерьезные. Так, однажды Пушкин играл в бильярд с гусарами, своими хорошими приятелями, которые порешили пить круговую. По этому обычаю вино или водку наливали в большую чашу, которую пускали по кругу, не ставя на стол. Каждый делал глоток, никак не закусывая. Конечно, чтобы не опьянеть, требовалась изрядная крепость организма, Пушкин же к этому был непривычен.

Первая ваза кое-как сошла с рук, но вторая сильно подействовала, особенно на Пушкина. Он развеселился, начал подходить к бортам бильярда и мешать игре. Гусары обозвали его школьником, заключив, что школьников проучивают. Пушкин не остался в долгу, и кончилось тем, что он вызвал обоих. Тем вечер и закончился.

К утру, протрезвев, поэт стал проклинать свою «арабскую кровь» и раскаиваться в своей горячности, но не знал, как закончить дело миром. К счастью, офицеры уже тоже к тому времени протрезвели, и сторонам удалось поладить без дуэли.

Но бывало дело доходило и до выстрелов! Так, однажды Пушкину случилось играть с одним из братьев Зубовых – офицером генерального штаба. Проиграв ему, Пушкин очень равнодушно и со смехом стал говорить другим участникам игры, что ведь нельзя же платить такого рода проигрыши. Это звучало как намек на шулерство Зубова. Слова эти разнеслись, вышло объяснение, и Зубов вызвал Пушкина драться. Противники отправились в загородный виноградник. Последовавшая за этим сцена была описана Пушкины в повести «Выстрел»: как и его герой, поэт на поединок с Зубовым явился с черешнями и закусывал ими, пока тот стрелял. Зубов стрелял первый и не попал.

– Довольны вы? – спросил его Пушкин, которому пришел черед стрелять.

Вместо того, чтобы требовать выстрела, Зубов бросился с объятиями.

– Это лишнее, – заметил ему Пушкин и, не стреляя, удалился.

Глупым был повод и для дуэли Пушкина с подполковником Семеном Никитичем Старовым: на одном из балов кто-то из младших офицеров заказал кадриль, Пушкин же переплатил музыкантам и заказал мазурку. Этого было достаточно, чтобы начальник обиженного офицера, подполковник Старов, бросил Пушкину вызов.

То была одна из немногих дуэлей, в которой Пушкин стрелял, причем первым. Погода в тот день была ужасная; метель до того была сильна, что в нескольких шагах нельзя было видеть предмета. Стреляли дважды: с шестнадцати шагов и с двенадцати, но оба раза дуэлянты промахнулись. Может быть, из-за метели и ветра, а может быть, нарочно. Уже спустя несколько часов подполковник Старов признал все произошедшее страшной глупостью. Ну, и после друзьям – Липранди и Алексееву – удалось помирить стороны.

Пушкина нелегко было испугать; он был храбр от природы и старался воспитывать в себе это чувство. Порой Инзов был вынужден сажать поэта под арест, чтобы не дать ему погибнуть на глупой, беспричинной дуэли. Пушкин восхищался старым генералом:

– Что за добрая, благородная душа у Ивана Никитича! Каждый день я что-нибудь напрокажу; Иван Никитич отечески пожурит меня, отечески накажет и через день все забудет. Скотина я, а не человек!

Правда, «отблагодарил» он генерала своеобразно: научил ругаться его любимую ручную говорящую птицу – одни говорят, что это была сорока, другие – что серый попугай. Свои новые познания птица продемонстрировала очень некстати: как раз, когда в гостях у Инзова был один из местных священнослужителей. Клетку с бедной птичкой пришлось убрать из гостиной.