Да и в гостиной усадьбы Каменка Пушкин позволял себе очень опасные высказывания. Как-то один из спорящих даже остановил его:
– Говорят, язык до Киева доведет, а тебя довел до Бессарабии. Гляди – загонят за Дунай!
А может и за Прут! – тут же парировал Пушкин.[52]
Воспринимал ли Пушкин всерьез эти опасные рассуждения? Скорее – нет. Он принимал происходящее за обычную светскую болтовню, игру ума, способ развлечься… Сам поэт был человеком непрактичным, легкомысленным, ему и в голову тогда не приходило, какой страшной и жестокой реальностью могут обернуться досужие споры.
Пушкин был чрезвычайно доволен и обществом, собиравшимся в Каменке, и приемом, который ему там оказывали. Он писал: «Время мое протекает между аристократическими обедами и демагогическими спорами. Общество наше, теперь рассеянное, было недавно разнообразная и веселая смесь умов оригинальных, людей известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдателя. Женщин мало, много шампанского, много острых слов, много книг, немного стихов».[53]
Хотя женщин в Каменке было мало, одна из них все-таки привлекла внимание Пушкина. Звали ее Аглая Антоновна Давыдова, и была она женой единоутробного брата генерала Раевского. В отличие от своего брата этот отставной генерал не был ни особенно умен, ни серьезен, ни решителен, зато славился гастрономическими талантами и чудовищным аппетитом. Пушкин сравнивал его с шекспировским Фальстафом: «…случай сблизил меня с человеком, в коем природа, казалось, желая подражать Шекспиру, повторила его гениальное создание. *** был второй Фальстаф: сластолюбив, трус, хвастлив, не глуп, забавен, без всяких правил, слезлив и толст. Одно обстоятельство придавало ему прелесть оригинальную: он был женат».
Аглая Давыдова, француженка по происхождению, обладала веселым и живым характером. Пожалуй, даже слишком живым. Поэт «отблагодарил» возлюбленную стихами, больше похожими на рифмованные колкости:
Аглая Давыдовна обиделась страшно, прогнала от себя Пушкина и никогда больше и слышать не хотела о дерзком сочинителе.
Кишинев
Осенью 1820 года Пушкин приехал в Кишинев, где, если не считать недолгих отлучек, прожил три года.
Кишинев времен Пушкина был небольшим городом в долине речки Бык. Он разделялся на две главные части, известные под именами Старого и Нового базара. Старый город, расположенный ближе всего к реке, был застроен преимущественно мазанками. Он напоминал, скорее, деревню. Новый город занимал плоскую возвышенность и был лучше распланирован, однако улицы все же были тесны, а от них расходилось множество кривых переулков. Каменных и деревянных домов в Кишиневе было мало по причине недостатка леса.
Пушкин поступил на службу к наместнику Бессарабского края генералу Ивану Никитичу Инзову, человеку в высшей степени доброму и порядочному, участнику войны 1812 года. Боевой генерал соединял в себе невероятное мужество и удивительное человеколюбие. За гуманное обращение с пленными французами Людовик VIII даже наградил Инзова орденом Почетного Легиона.
Имя доблестного генерала было окружено тайной: поговаривали, что он внебрачный сын самого Павла Первого! Даже фамилию его Ин-зов расшифровывали как «иначе зовут».
Кем были родители Инзова, до сих пор неизвестно. Он вырос воспитанником князя Юрия Никитича Трубецкого, масона и розенкрейцера, жившего в Пензенской губернии. Как-то к Трубецкому приехал его старый друг, тоже масон, граф Яков Александрович Брюс, и привез с собой маленького мальчика. Граф Брюс попросил князя оставить дитя у себя и дать ему самое лучшее образование и воспитание. Князь Трубецкой выполнил просьбу друга и растил маленького Ваню вместе со своими детьми, не делая каких-либо различий. Брюс обещал раскрыть тайну позднее, но скоропостижно умер, так и не рассказав ничего о происхождении ребенка.
Еще в Екатеринославе Иван Никитич Инзов принял Пушкина чрезвычайно любезно. Дал отпуск для путешествия в Крым, а потом уже в Кишиневе заботливо опекал и воспитывал. По сути, он заменил ему отца.