Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка

3. Ля Гофф, Жак. История и память. Пер. с француз. М., 2013.

4. Мы не принимаем во внимание классические работы многих и многих исследователей Пушкина — от В. Белинского, П. Анненкова, П. Бартенева до Ю. Тынянова, С. Бонди, Г. Гуковского, Ю. Лотмана и множества других. Мы говорим исключительно о понимании исторического миросозерцания Пушкина в советскую эпоху с официальной точки зрения Историзм Пушкина понимался исключительно, как его участие (почти открытое) в освободительном движении декабризма, которое, как известно, «разбудило Герцена» и т. д. В крайних формах этих концепций Пушкин представал как нереализовавший себя (из-за ссылки) революционер. Исходя из этих идеологем было бы совсем неплохо, с точки зрения таких схем, если бы Пушкин и пострадал за свои убеждения, попал бы на каторгу и пр.

Любопытно, что участие Достоевского в кружке Петрашевского и его пребывание на каторге ничуть не увеличило любви советского официоза по отношению к этому гению русской литературы. И никакие данные его заслуги не отменили обвинений Достоевского в «реакционности», «ложном идеализме» и т. п.

Пушкин и Чаадаев. К поискам «русского пути» в истории

Думая над тайной Пушкина, как ее нам обозначили Гоголь и Достоевский, а продолжили данную линию понимания русского гения лучшие русские философы и религиозные мыслители, хочется уловить и понять что-то главное, основное, с ней связанное.

Одной из главных констант Пушкина будет все же его первородство в плане формирования русского национального мышления. Ведь, если посмотреть без предвзятости и без лишнего умиления на русскую литературу в ее 800-летнем развороте до Пушкина, нельзя не заметить, что вся она была достаточно ограниченной по особенностям светского ее применения. По сути дела ее и не было для относительно широкого читателя, поэтому светские жанры в ней если и развивались, то крайне ограниченным образом и не получили какой-либо явно выраженной традиции [1].

Это была литература с т а н о в л е н и я, но не достижений, психологических тонкостей и эстетических красот. Посреди нее высятся «Повесть временных лет» летописца Нестора, «Слово о законе и благодати» Илариона, «Поучение Владимира Мономаха», «Слово о полку Игореве», «Слово Даниила Заточника», «Задонщина» и другие жемчужины древнерусской литературы, протопоп Аввакум, Ломоносов, Державин, — можно добавить, исходя из пристрастий и намерений исследования, иные тексты и иных авторов. Но при одном лишь беглом взгляде на Пушкина понимаешь, что именно он привнес в русскую литературу, и соответственно, в русское сознание, представление о временах года — лете, весне, осени, зиме, о пейзажах родной стороны, о чувствах и эмоциях разного рода, любви, дружбе, страсти, ревности; дал нам исторические наблюдения, трагические конфликты разного рода, психотипы русского человека — от «маленького» и «лишнего» до героев «с профилем Наполеона» и государственных деятелей (Петр I) и т. д. и т. п., перечисление в с е г о им открытого и художественно воплощенного неимоверно велико, — но главное: до него подобного н е б ы л о в таком объеме, богатстве и сложности в русской литературе.

Чувства и сознание тогдашнего русского читателя, в основном из аристократии и просвещенного чиновничества опирались или на французскую литературную традицию (да и сам Пушкин немало от нее заимствовал) или на немецкую [2]. Первая была ментально далека от того, что несет в себе душа и интеллект русского человека, обращая прежде всего внимание на формальную сторону высказывания, на аналитичность, на подчиненное положение чувств и эмоций по отношению к высказыванию.

Немецкая традиция отталкивала своей псевдоромантической напыщенностью (средний немецкий писатель), как писал сам поэт, а глубины Гете или Шиллера были не очень доступны рядовому читателю. Пушкину пришлось все создавать с самого начала, все н а з ы в а т ь впервые. Эта грандиозная задача была посильна только его гению. И когда мы говорим о пушкинском Ренессансе, представленном в русской культуре им самим в единственном лице, то по сути он явил возрождение по отношению и к самому себе, так как он выполнил своим творчеством задачу не бывшей в русской истории античности — обозначил и дал окончательное слово почти каждому явлению русской жизни, которая только-только просвечивалась у других писателей смутно и неуверенно.

Нельзя понимать эту проблему иначе, как создание Пушкиным русского языка как бы изначально. Он замечал в одной из своих литературных статей, что наличие «лексикона», то есть известных слов, вовсе не отрицает возможности появления все новых и новых произведений, вроде как использующих известные слова. Изменение русского языка Пушкиным происходит именно что в эпистемологическом и гносеологическое значениях: он раскрывает возможности этого языка, создавая новые сочетания и соединения слов по всему спектру семантических и грамматических возможностей самого языка.