Читаем Пушкин и декабристы полностью

Листок исписан рукой Анны Николаевны Вульф и представляет тот самый отрывок из «Андрея Шенье», который явился предметом политического процесса 1826- 1828 годов.

Те самые сорок три строки, от слов - «Приветствую тебя, мое светило…» и кончая строкой - «Так буря мрачная минет» (на самом деле здесь должны быть сорок четыре строки, но одна - «Уже сиял твой мудрый гений» - была случайно пропущена при переписке) 2.

Как объяснить существование такого списка?

Вариант 1. А. Н. Вульф, подобно Молчанову, снимает копию у Алексеева (или у кого-то другого). Версия абсурдная, учитывая близость, постоянное общение тригорской барышни с Пушкиным.

Вариант 2. А. Н. Вульф списывает текст с рукописи «Андрея Шенье». В этом случае непонятно, почему она копирует именно сорок четыре строки: ведь Пушкин ей мог предоставить все стихотворение, все сто восемьдесят семь стихов. Соседка, правда, могла бы попросить те строки, что не прошли в печать, но в подобном случае логичнее списать все же весь текст; или - как это обычно делалось - вписать, вклеить дополнение в уже имеющееся печатное издание. Таким образом, версия о простом копировании недостающих в печати сорока четырех стихов сомнитель-

1 ПД, ф. 244, оп. 4, № 114.

2 Пропуск довольно типичный, если учесть, что две соседствующие стихотворные строки (17-я и 18-я) начинаются с одного и того же слова:

Уже сиял твой мудрый гений

Уже в бессмертный Пантеон…


330


на. Достоверно в ней только то, что А. Н. Вульф заимствовала текст у самого Александра Сергеевича 1.

Вариант 3. Сам Пушкин скомпоновал из не прошедших в печать стихов элегии - отдельное, по сути, самостоятельное стихотворение, и А. Н. Вульф (как, может быть, и другие тригорские соседи) была в числе первых читателей.

Эта гипотеза представляется наиболее вероятной. Если она подтвердится - мы сможем говорить об особом стихотворении великого поэта, авторски «вырванном из контекста» уже готовой элегии, но лишенном конкретных черт своего происхождения: имя Шенье не названо, французская революция, конечно, угадывается по смыслу - но отсутствие реальных названий, событий делает описание максимально обобщенным и применительным к различным историческим ситуациям.

Взглянем на хорошо известный фрагмент из знаменитой элегии как на самостоятельный текст:

Приветствую тебя, мое светило!

Я славил твой небесный лик,

Когда он искрою возник,

Когда ты в буре восходило.

Я славил твой священный гром,

Когда он разметал позорную твердыню

И власти древнюю гордыню

Развеял пеплом и стыдом,

Я зрел твоих сынов гражданскую отвагу,

Я слышал братский их обет,

1 Не считая пропущенной 17-й строки стихотворения, в списке А. Н. Вульф наблюдается восемь разночтений с пушкинским текстом. Большая их часть легко объяснима трудностью переписки, особенно для девушки, непривычной к русскому письму: «рассеял» - вместо «развеял» (строка 8); «провозглашал» - вместо «провозгласил» (строка 23); «скрывалось» - вместо «сокрылось» (строка 34). Вариант: «И буря мрачная минет» (вместо пушкинского: «Так буря мрачная минет») - известен по многим спискам стихотворения (см.: II, 953-954); он легко объясняется читательским неприятием, заменой двойного пушкинского «так» («Так он найдет тебя… Так буря мрачная минет»).

Наконец, два разночтения, возможно, восходят к вариантам неизвестной нам беловой пушкинской рукописи; у Вульф: «Разоблачался древний трон» (строка 21) - вместо пушкинского: «ветхий троп»; однако в черновой рукописи поэта мелькает слово «древний» (II, 940). Текст: «И вновь твои враги падут» (вместо окончательного - «враги твои»; строка 37) - наблюдается и в пушкинском черновике (II, 941), и во многих авторитетных списках (II, 954).


331


Великодушную присягу

И самовластию бестрепетный ответ.

Я зрел, как их могущи волны

Все ниспровергли, увлекли,

И пламенный трибун предрек, восторга полный,

Перерождение земли.

Уже сиял твой мудрый гений,

Уже в бессмертный Пантеон.

Святых изгнанников входили славны тени,

От пелены предрассуждений

Разоблачался ветхий трои;

Оковы падали. Закон,

На вольность опершись, провозгласил равенство,

И мы воскликнули: Блаженство!

О горе! о безумный сон!

Где вольность и закон? Над нами

Единый властвует топор.

Мы свергнули царей. Убийцу с палачами

Избрали мы в цари. О ужас! о позор!

Но ты, священная свобода,

Богиня чистая, нет - не виновна ты,

В порывах буйной слепоты,

В презренном бешенстве народа,

Сокрылась ты от нас; целебный твой сосуд

Завешен пеленой кровавой;

Но ты придешь опять со мщением и славой, -

И вновь твои враги падут;

Народ, вкусивший раз твой нектар освященный,

Все ищет вновь упиться им;

Как будто Вакхом разъяренный,

Он бродит, жаждою томим;

Так - он найдет тебя. Под сению равенства,

В объятиях твоих он сладко отдохнет;

Так буря мрачная минет!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Жизнь Пушкина
Жизнь Пушкина

Георгий Чулков — известный поэт и прозаик, литературный и театральный критик, издатель русского классического наследия, мемуарист — долгое время принадлежал к числу несправедливо забытых и почти вычеркнутых из литературной истории писателей предреволюционной России. Параллельно с декабристской темой в деятельности Чулкова развиваются серьезные пушкиноведческие интересы, реализуемые в десятках статей, публикаций, рецензий, посвященных Пушкину. Книгу «Жизнь Пушкина», приуроченную к столетию со дня гибели поэта, критика встретила далеко не восторженно, отмечая ее методологическое несовершенство, но тем не менее она сыграла важную роль и оказалась весьма полезной для дальнейшего развития отечественного пушкиноведения.Вступительная статья и комментарии доктора филологических наук М.В. МихайловойТекст печатается по изданию: Новый мир. 1936. № 5, 6, 8—12

Виктор Владимирович Кунин , Георгий Иванович Чулков

Документальная литература / Биографии и Мемуары / Литературоведение / Проза / Историческая проза / Образование и наука