Читаем Пушкин и декабристы полностью

Пушкин и декабристы

К тому же в гости из столиц, конечно, никто не едет, в то время как в прошедшем, 1825-м, побывали Пущин, Дельвиг, Горчаков. Не только не едут - молчат: «Что делается у вас в Петербурге? Я ничего не знаю, все перестали ко мне писать». В самом деле, хотя не все письма сохраняются, но все же количество уцелевших кое-что говорит о размере всей корреспонденции. От первой половины 1825 года осталось 55 писем (33 пушкинских, 22 к Пушкину), за первые же шесть месяцев 1826-го - 36 писем (17 Пушкина и 19 к Пушкину), к тому же письма 1826-го много короче, испуганнее 1825-го: писать побаиваются. Даже надзирать за поэтом побаиваются (как можно брать на себя ответственность!) - и сразу же после начала декабрьских событий уездный предводитель дворянства А. Н. Пещуров (дядюшка лицеиста Горчакова, прозванный в Тригорском «лукавым ходатаем») отказывается от наблюдения за Пушкиным, и родня одобряет, потому что это «рано или поздно доставило бы Пещурову много хлопот».

Двухгодичная деревенская тюрьма при таких обстоятельствах чуть ли не вольный остров: уже третий авторитетный надзиратель не желает надзирать! Сначала сказался больным соседний помещик Рокотов; затем согласился было Сергей Львович Пушкин «иметь бдительное смотрение и попечение за сыном своим» ¹, а генерал-губернатор Паулуччи одобрял, поясняя, что «родительская власть неограниченнее посторонней». Однако статский советник Сергей Пушкин вскоре объявил, что не может воспользоваться оказанным ему доверием, «так как дела его требуют пребывания в Москве и Петербурге», и мы знаем, какая острая сцена, завершившаяся длительным разрывом отношений, разыгралась между отцом и сыном…

Так, среди стихов и арестов, пира и чумы проходит первый месяц. Итог подведен в очень важном письме к Жуковскому, которое, безусловно, отправляется с оказией (первые слова: «Я не писал к тебе, во-первых, потому, что мне было не до себя, во-вторых, за неимением верного случая»). Мы не знаем, каков был «верный случай» в 20-х числах января 1826 года и кому можно было дове-

¹ Н. О. Лернер. Из неизданных материалов к биографии Пушкина. - «Русская старина», 1908, № 10, с. 113.

340

рить опаснейшее, откровенное послание. Кажется, никому, кроме обитателей тригорского дома: кто-то из хозяев или верных слуг едет в Петербург.

«…Вот в чем дело: мудрено мне требовать твоего заступления пред государем; не хочу охмелить тебя в этом пиру. Вероятно, правительство удостоверилось, что я заговору не принадлежу и с возмутителями 14 декабря связей политических не имел - но оно в журналах объявило опалу и тем, которые, имея какие-нибудь сведения о заговоре, не объявили о том полиции. Но кто же, кроме полиции и правительства, не знал о нем? о заговоре кричали по всем переулкам, и это одна из причин моей безвинности. Все-таки я от жандарма еще не ушел, легко может уличат меня в политических разговорах с каким-нибудь из обвиненных. А между ими друзей моих довольно (NB) оба ли Раевские взяты, и в самом ли деле они в крепости? напиши, сделай милость). Теперь положим, что правительство и захочет прекратить мою опалу, с ним я готов условливаться (буде условия необходимы), но вам решительно говорю не отвечать и не ручаться за меня. Мое будущее поведение зависит от обстоятельств, от обхождения со мною правительства etc.

Итак, остается тебе положиться на мое благоразумие. Ты можешь требовать от меня свидетельств об этом новом качестве. Вот они.

В Кишиневе я был дружен с майором Раевским, с генералом Пущиным и Орловым.

Я был массон в Кишиневской ложе, т. е. в той, за которую уничтожены в России все ложи.

Я наконец был в связи с большей частию нынешних заговорщиков.

Покойный император, сослав меня, мог только упрекнуть меня в безверии.

Письмо это не благоразумно конечно, но должно же доверять иногда и счастию. Прости, будь счастлив, это покамест первое мое желание.

Прежде, чем сожжешь это письмо, покажи его Карамзину и посоветуйся с ним. Кажется, можно сказать царю: Ваше величество, если Пушкин не замешан, то нельзя ли наконец позволить ему возвратиться? -

Говорят, ты написал стихи на смерть Александра - предмет богатый! - Но в теченье десяти лет его царствования, лира твоя молчала. Это лучший упрек ему. Никто более тебя не имел права сказать: глас лиры, глас народа.