Пушкин и декабристы

«Обе героини, Эйхвельт и Варфоломей, имели еще по приятельнице, из которых каждая не уступала им самим ни в красоте, ни в жажде наслаждений, ни в способности к бойкому разговору. Между этими молодыми женщинами Пушкин и тогдашний его поверенный но всем делам кишиневской жизни П. С. Алексеев, к которому он скоро и переселился на житье из строгого дома ген. Инзова, и устроили перекрестную нить волокитства и любовных интриг. Все эти сведения нужны еще и для того, чтоб понимать намеки в некоторых стихотворениях и в последующей переписке Пушкина» ².

¹ Липранди пишет, что «Пушкин любил ее за резвость и, как говорил, за смуглость лица, которому он придавал какое-то особенное значение». - «Русский архив», 1866, стлб. 1235; «Пушкин в воспоминаниях…», с. 291.

² П. Анненков. Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху. СПб., 1874, с. 191. Об использовании Анненковым воспоминаний Алексеева см. ниже.

45

Может быть, Алексеев применяет к своему житью-бытью те пушкинские строки, которые от него сам слышал, или хочет показать, что заметил в печати «Братьев-разбойников» («… Но прежних дней ¹ уж не дождусь: их нет, как нет!»), и «К морю» («Как часто по брегам твоим бродил я грустный и туманный…»). Оба эти произведения были впервые опубликованы в 1825 году, одно - в «Полярной звезде» Рылеева и Бестужева, второе - в «Мнемозине» Кюхельбекера. (Алексеев пишет письмо через три месяца после того, как один из этих пушкинских друзей повешен, а двое других до конца дней уходят в ссылку.)

«Место Катакази занял Тимковской, ты его, верно, знаешь: он один своим умом и любезностью услаждает скуку. Ты, может быть, захочешь узнать, почему я живу здесь так долго, но я ничего тебе сказать не в состоянии; какая-то тягостная лень душою овладела! счастие по службе ко мне было постоянно: за все поручении, мною выполненные с усердием, полу-милорд наградил меня благодарностью и несколько раз пожатием руки; чины же и кресты зависели от окружающих, коих нужно было просить, а я сохранил свою гордость и не подвинулся ни на шаг. - Теперь его черт взял, он отправился в Англию…»

Снова в алексеевской прозе запрятаны пушкинские стихи: «Тягостная лень душою овладела…» из стихотворения «Война» (1821); тут же - «Полу-милорд, полу-купец…» На полу-милорда Воронцова они давно выработали общее воззрение: Алексеев, как видно, любил своего начальника не больше, чем прежде любил его Пушкин (сохранилась запись Липранди о приезде его с Алексеевым в Одессу в феврале 1824 года, когда они в час дня застали Пушкина, пишущего в постели, и услыхали весьма острые суждения о Воронцове и одесском обществе).

Алексеев в службе под Воронцовым не преуспел; надеялся, правда, на могущественного родственника и покровителя П. Д. Киселева, однако Пушкин, по словам Липранди, «пророчил Алексееву разочарование в своем идоле, что действительно этот в полном смысле достойный человек через тридцать лет испытал» ².

¹ У Пушкина - «прежних лет…».

² Липранди вспоминал: «В сороковых (и в 1851-м) годах, видевшись почти ежедневно с Алексеевым, когда он после последней поездки своей в Саратовскую губернию, по частному делу Киселева, оконченному самым удовлетворительным образом, не видя поощрения ни по служебным понятиям, ни за оказываемые по частным делам удовлетворения, вынужден был оставить службу при Киселеве и искать другого ведомства, он как-то в разговоре со мной, с горькой улыбкой, припомнил прорицание Пушкина». - «Пушкин в воспоминаниях…», с. 331.

46

«Но я ожидаю способов возвратиться в Москву белокаменную и соединиться с друзьями, но:

Сколь многих взор наш не найдет

Меж нашими рядами!»

Цитируя Жуковского («Певец во стане русских воинов»), Алексеев, конечно, подразумевает декабристов. Многие осужденные члены тайного общества (как и нераскрытые кишиневские заговорщики) были задушевными друзьями и Алексеева и Пушкина. Оба они почти одновременно вступили в полузаговорщическую масонскую ложу «Овидий» ¹. 26 мая 1821 года Пушкин отметил свое двадцатидвухлетие дневниковой записью: «Поутру был у меня Алексеев. Обедал у Инзова. После обеда приехали ко мне Пущин ², Алексеев и Пестель…» Теперь же, в 1826 году Пестеля, кишиневского приятеля Владимира Федосеевича Раевского и многих-многих других уж «взор наш не найдет // «Меж нашими рядами…».

«Меж тем я уверен, что ты меня вспомнишь: удостоенный некогда целого послания от тебя, я вправе надеяться получить несколько строк, а также, если можно, и чего-нибудь нового из твоего произведения. Я имел первую часть Онегина, но ее кто-то зачитал у меня; о второй слышал и жажду ее прочесть. - Если вздумаешь писать ко мне, то надписывай прямо в Кишинев, а всего лучше пошли в дом Киселевых, кои ко мне доставят и таким образом будут нашим почт-амтом».