Пушкин и декабристы

Наука естественного права, проникшая в русские университеты с начала XIX столетия, находила в истории - как в жизни и природе - естественный процесс, а не божественное откровение, освящающее верховную власть. Теории естественного развития мира, государства, права принимают и Пушкин, и его друзья, все, кто в просвещенье «с веком наравне»: ² Магницкий о том хорошо знал и в своей записке обрушился на науку, «которая сделалась умозрительною и полною системою всего того, что мы видели в революции французской на самом деле…». «Я трепещу, - восклицал Магницкий, - перед всяким систематическим неверием философии, сколько по непобедимому внутреннему к нему отвращению, столько и особенно потому, что в истории 17-го и 18-го столетий ясно и кровавыми литерами читаю, что сначала поколебалась и исчезла вера, потом взволновались мнения, изменился образ мыслей только переменою значения и подменою слов, и от сего неприметного и как бы литературного подкопа алтарь Христов и тысячелетний трон древних государей взорваны, кровавая шапка свободы оскверняет главу помазанника божия и вскоре повергает ее на плаху. Вот ход того,

¹ Впрочем, А. Н. Пыпин находил в бумагах Магницкого ясные доказательства, что этот ревнитель православия всю жизнь - и в либералах, и в мракобесах, и в отставке (за хищения и превышение власти) - оставался атеистом.

² Любопытно, что в лицейском дневнике Пушкина «Естественное право» упоминается в таком контексте: 10 декабря (1815): «Вчера написал я третью главу Фатама или Разума человеческого: Право естественное» (от юношеского романа «Фатама» сохранилось лишь одно четверостишие, начинающееся:

Известно будет всем, кто только ходит к нам…)

117

что называли тогда только философия и литература и что называется уже ныне либерализм!» ¹

Этот «черный манифест» должен был особенно заинтересовать Пушкина, потому что Магницкий не ограничивался абстрактными заявлениями, но требовал «рассмотрения и осуждения разрушительной системы профессора Куницына и самого лица его» ². Любимый лицейский профессор - «кто создал нас, кто воспитал наш пламень» был как раз автором книги «Право естественное» («Поставлен им краеугольный камень…»). После атаки Магницкого Главное управление училищ 5 марта 1821 года запретило преподавание по этой книге, а самого Куницына удалило от службы по министерству народного просвещения ³. Это была расправа, похожая на ту, которую за год до того учинили над Пушкиным.

И Пушкин отозвался в «Послании цензору», разошедшемся в списках:

А ты, глупец и трус, что делаешь ты с нами?

Где должно б умствовать, ты хлопаешь глазами;

Не понимая нас, мараешь и дерешь;

Ты черным белое по прихоти зовешь:

Сатиру пасквилем, поэзию развратом,

Глас правды мятежом, Куницына Маратом…

Интересно было бы узнать, у кого заимствовал Алексеев текст «Мнения…» господина Магницкого? Не от Пушкина ли, которого этот документ (и его последствия) особенно интересовали и который в Кишиневе мог раньше других, по своим петербургским связям, получать известия о новом наступлении властей, о судьбе Куницына.

Не на записках ли Алексеева основывался П. В. Анненков, когда писал:

¹ «Русский архив», 1864, стлб. 323-325. Трудно избавиться от впечатления, что именно эти строки Пушкин интерпретировал в известном отрывке (1824):

Вещали книжники, тревожились цари,

Толпа пред ними волновалась,

Разоблаченные пустели алтари,

Свободы буря подымалась…

(«Зачем ты послан был и кто тебя послал?…»)

² В 1822 г. Магницкий и Рунич расправились еще с несколькими петербургскими профессорами и в их числе с другим лицейским наставником Пушкина - Галичем.

³ И. Селезнев. Исторический очерк императорского, б. Царскосельского, ныне Александровского лицея. СПб., 1861, с. 125- 126.

118

«Пушкин уже около месяца жил в Кишиневе, когда книга Куницына, по которой он учился - «Право естественное», - подверглась запрещению и конфискации по определению ученого комитета министерства народного просвещения, в октябре 1820, согласившегося с мнением о ней Магницкого и Рунича. Через год нагнала его весть в том же Кишиневе о полном торжестве мистической, обскурантной партии, об исключении четырех профессоров из стен Петербургского университета и проч. Известия эти, из которых последнее совпало еще с возбужденным состоянием умов в Кишиневе, видевшим, так сказать, зародыш греческой революции в своих стенах и затем дальнейшее ее развитие в соседней Молдавии - открыли двухгодичный период настоящего «Sturm und Drang» ¹ в жизни Пушкина» ².