Пушкин и декабристы

² Под «Декларацией» стоят подписи: от Австрии - Меттерниха и барона Венсана, от Пруссии - Круземарка, от России - Нессельроде, Каподистрия, Поццо ди Борго.

Между прочим, от графа Каподистрия зависело многое в судьбе Пушкина. Видный сановник был склонен смягчить судьбу ссыльного (см.: П. Анненков. Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху, с. 148-149), однако на Лайбахском конгрессе окончательно выявились расхождения Александра I с Каподистрия по греческому вопросу, и вскоре последний покинул Россию. Все это было для Пушкина и кишиневских его приятелей далеко не безразлично.

121

сказано: «Государи союзники, при заключении переговоров в Лайбахе, решились объявить свету о правилах, коими они руководствовались, положив твердо никогда не отступать от оных Для сего их императорские и королевские величества повелели своим полномоченным подписать и обнародовать сию декларацию».

Лайбахское проклятие всяким мятежам, стремление доказать, что революционеры, заговорщики не выражают народных стремлений, - все это вызывало у Пушкина, и, разумеется, не у одного Пушкина, желание отвечать, представить свой взгляд на события.

«Некоторые исторические замечания» в такой же степени вызваны европейскими событиями, «Лайбахской декларацией» - как и стихотворение «Наполеон», как портреты Марата, Занда, Лувеля, Ипсиланти в черновиках, как только что цитированные строки из записной книжки и многие другие вольные пушкинские мысли…

Союз властей и союз народов (несколько лет спустя Пушкин запишет - «тайные общества - дипломатия народов»): кто кого? Кто прав? Обязаны ли монархи уступать естественному ходу вещей, уступить просвещающимся народам часть своего всевластия, пли народы обязаны повиноваться установлениям, сложившимся в давние, слепые, непросвещенные времена?

В 1821-м и 1822-м ответ казался ясным.

27 мая 1822 года, за два месяца до завершения «Исторических замечаний…», мы слышим следующие рассуждения Пушкина за обедом у Инзова, записанные П. И. Долгоруковым:

«Пушкин ‹…› рассказывал, по обыкновению, разные анекдоты, потом начал рассуждать о Наполеонове походе, о тогдашних политических переворотах в Европе, и, переходя от одного обстоятельства к другому, вдруг отпустил нам следующий силлогизм: «Прежде народы восставали один против другого, теперь король Неаполитанский воюет с народом, Прусский воюет с народом, Гишпанский - тоже; нетрудно расчесть, чья сторона возьмет верх». Глубокое молчание после этих слов. Оно продолжалось несколько минут, и Инзов перервал его, повернув разговор на другие предметы» ¹.

¹ М. Цявловский. Дневник П. И. Долгорукова. - «Звенья», 1951, кн. IX, с. 88; см. также: «А. С. Пушкин в воспоминаниях…», с. 360-361.

122

20 июля (за две недели до окончания «Замечаний…») раздаются еще более радикальные речи, хотя и во гневе сказанные:

«Наместник ездил сегодня на охоту с ружьем и собакою. В отсутствие его накрыт был стол для домашних, за которым и я обедал с Пушкиным. Сей последний, видя себя на просторе, начал с любимого своего текста о правительстве в России. Охота взяла переводчика Смирнова спорить с ним, и чем более он опровергал его, тем более Пушкин разгорался, бесился и выходил из терпения. Наконец, полетели ругательства на все сословия. Штатские чиновники подлецы и воры, генералы скоты большею частик», один класс земледельцев почтенный. На дворян русских особенно нападал Пушкин. Их надобно всех повесить, а если б это было, то он с удовольствием затягивал бы петли» ¹.

Черновик «Исторических замечаний…» тем временем перерастает в беловик, 2 августа работа закончена, в ней сказано, что «народная свобода - неминуемое следствие просвещения», и предсказано, что Россия может скоро оказаться «наряду с просвещенными народами Европы», то есть попросту говоря - свободной, конституционной.

Но в дни ожиданий и веры, что просвещение и свобода близки, Пушкин не мог не заметить справедливых во многом строк «Лайбахской декларации» о легких победах Священного союза над неаполитанскими инсургентами:

«Войска государей союзных, коих назначением единственным было усмирение бунтующих… пришли на помощь народу, порабощенному мятежниками. Он в сих воинах увидел защитников свободы его, а не врагов его независимости…» ². Позже, в стихах «Недвижный страж дремал…» (1824) прозвучит та же мысль, вложенная в уста Александра I:

Давно ль - и где же вы, зиждители Свободы?

Ну что ж? витийствуйте, ищите прав Природы,

Волнуйте, мудрецы, безумную толпу -

Вот Кесарь - где же Брут? О грозные витии,

Целуйте жезл России

И вас поправшую железную стопу.

¹ М. Цявловский. Дневник П. И. Долгорукова. - «Звенья», 1951, кн. IX, с. 99-100; см. также: «Пушкин в воспоминаниях…», с. 361.

² Ф. Мартенс. Сборник трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными державами, т. IV, ч. I, с. 291.

123

«Лайбахская декларация», ее самоуверенные формулы о незрелых народных симпатиях - сильный аргумент одной из сторон.

Ведь «Петр I не страшился народной Свободы, неминуемого следствия просвещения, ибо… презирал человечество, может быть, более, чем Наполеон».