Пушкин и декабристы

Остается еще объяснение - что Алексеев не пожелал или забыл внести это примечание в свою копию. Однако его точность и аккуратность опровергают такую возможность; никогда бы не опустил Николай Степанович и колоритное примечание, помеченное Пушкиным как третье (по существу - 4-е), «о славной расписке Потемкина, хранимой доныне в одном из присутственных мест государства». Возможно, это примечание явилось в ответ на вопрос читателей (Алексеева?): «Что за расписка?»

Отсутствует у Алексеева и четвертое (по счету Пушкина) примечание - о том, кто такой Шешковский. Русский перевод «славной шутки госпожи де Сталь» (у Пушкина - примечание 5-е) Алексеев вводит прямо в текст (после окончания французской фразы у него следует: «то есть правление в России есть самовластие, ограниченное удавкою»).

Наконец, в копии отсутствует дата, которой Пушкин завершил свою рукопись «2 авг‹уста› 1822 ‹года›».

Вероятно, дату Пушкин поставил после того, как была внесена последняя поправка.

¹ Пушкин, видимо, ценил Алексеева как читателя своих сочинений, может быть, проверял на нем воздействие того или иного отрывка. В рукописи стихотворения «Таврида» (1822) к стиху: «Лобзать уста младых Цирцей» Пушкин сделал примечание: «Цирцей - замечание Алексеева» (II, 761), то есть, вероятно, по поводу этого слова Алексеев сделал замечание, которое Пушкин захотел использовать при работе над «Тавридой». При переработке этих стихов для «Евгения Онегина» (глава I, строфа XXXIII) Пушкин, во всяком случае, заменил «цирцей» на «армид».

114

Алексеев, очевидно, вносил пушкинский текст в свою тетрадь летом 1822 года, совсем незадолго до 2 августа.

Копия Алексеева как бы фиксирует определенный момент в причудливой жизни пушкинской рукописи: только что она была еще совсем не такой (черновики, исправления, дополнения…), вот она ненадолго такова, какою ее читает и переписывает Алексеев - это уж беловая рукопись; но Пушкин продолжает над нею работать и после того, как Алексеев закончил переписку.

Итак, первые два листа алексеевского сборника - современники пушкинских «Замечаний…», их кишиневские «соседи».

Читая их, мы по-прежнему - в пушкинском Кишиневе и можем вслед за поэтом воскликнуть: «Опять рейнвейн, опять Champan, и Пущин, и Варфоломей, и все…»

«В СГУЩЕННОЙ МГЛЕ ПРЕДРАССУЖДЕНИЙ…»

Закончив переписку пушкинской рукописи, Алексеев тут же, на обороте 2-го листа, начал копировать «Мнение о науке естественного права г-на Магницкого». Однако от этой копии осталось всего несколько строк, потому что на 3-м листе (пагинация Пушкинского дома) уже находится копия совсем других документов. Поскольку Алексеев пользовался большими двойными листами (несшитыми, вложенными друг в друга), то отсутствие, по крайней мере, одного (а может быть, и не одного) листа между сохранившимися 2-м и 3-м листами от начала - означает, что в сборнике как минимум нет одного листа, между 2-м и 3-м листами от конца (то есть между нынешними 8-м и 9-м). На исчезнувшем неведомо куда и когда листе продолжалось «Мнение г-на Магницкого…», документ хорошо известный, хотя во времена Пушкина еще не публиковавшийся ¹.

Важный чиновник министерства духовных дел, а затем попечитель Казанского университета Михаил Магницкий был таким мракобесом и доносчиком, что вызывал удивление даже у сотоварищей по ремеслу и убеждениям. Так ретиво разоблачать вольные мысли умели только люди, са-

¹ Первая публикация в «Чтениях общества истории и древностей российских», 1861, кн. 4, с. 153-155, и «Русском архиве», 1864, стлб. 321-329.

116

ми побывавшие в вольнодумцах и либералах, за то наказанные и раскаявшиеся (Магницкий ссылался в Вологду за участие в реформах M. M. Сперанского) ¹.

Отчего «Мнение г-на Магницкого…» внесено в секретную тетрадь Алексеева прямо вслед за «Историческими замечаниями…» Пушкина, и даже начинается на той же странице, где пушкинский текст кончается?

В рассуждениях Магницкого, которые Пушкин, разумеется, читал, - и, вероятно, обсуждал с Алексеевым и другими, - говорилось о тех же предметах, что и в пушкинских «Замечаниях…»: борьба народов и правительств, идеи свободы и просвещения в столкновении с самодержавием и церковью, место писателей, русских и иностранцев, в этой борьбе.