Пушкин и Грибоедов

Еще резче и подробнее та же мысль проведена в статье «Еще раз Базаров» (1869): «Тип того времени, один из великолепнейших типов новой истории – это декабрист… Русская литература не могла до него касаться целые сорок лет, но он от этого не стал меньшим» (ХХ, 341). И далее, там же: «Если в литературе сколько-нибудь отразился, слабо, но с родственными чертами, тип декабриста – это в Чацком. В его озлобленной, желчевой мысли, в его молодом негодовании слышится здоровый порыв к делу, он чувствует, чем недоволен, он головой бьет в каменную стену общественных предрассудков и пробует, крепки ли казенные решетки. Чацкий шел прямой дорогой на каторжную работу, и если он уцелел 14 декабря, то наверно не сделался ни страдательно тоскующим, ни гордо презирающим лицом. Он скорее бросился бы в какую-нибудь негодующую крайность, как Чаадаев, – сделался бы католиком, ненавистником славян или славянофилом, – но не оставил бы ни в каком случае своей пропаганды, которой не оставлял ни в гостиной Фамусова, ни в его сенях, и не успокоился бы на мысли, что “его час не настал”. У него была та беспокойная неугомонность, которая не может выносить диссонанса с окружающим и должна или сломить его, или сломаться. Это то брожение, в силу которого невозможен застой в истории и невозможна плесень на текущей, но замедленной волне его <…>. Чацкий не мог бы жить, сложа руки, ни в капризной брюзгливости, ни в надменном самобоготворении; он не был настолько стар, чтоб находить удовольствие в ворчливом будировании, и не был так молод, чтоб наслаждаться отроческими самоудовлетворениями. В этом характере беспокойного фермента, бродящих дрожжей – вся сущность его» (ХХ, 342–343).

Резко, вплоть до контраста трактуя различие литературных героев, Герцен умеет видеть их родство. В своей капитальной работе «О развитии революционных идей в России» он ставит в центр пушкинского Онегина и типологию героев выстраивает вокруг него: «Чацкий, герой знаменитой комедии Грибоедова, – это Онегин-резонер, старший его брат. Герой нашего времени Лермонтова – его младший брат» (VII, 204). Акцентированное возрастное различие героев – это отсылка к различию исторического времени, формировавшего их, времени патриотического единения нации – и разобщения ее в годы реакции.

Исторический подход Герцена к оценке ситуации точнее в оценках поколений, чем его эмоциональные суждения. Герцена, Огарева и еще персонально немногих декабристы действительно разбудили, а если они действительно хотели своей жертвой разбудить целое поколение, то добились обратного. Массы увлекают победы, поражения пугают. Поколению этого времени, которое вслед вступало в активную жизнь, предъявил прокурорский счет Лермонтов.

Финал «Горя от ума» открытый. Чацкий уезжает «искать по свету, / Где оскорбленному есть чувству уголок». Найдет ли? Даже и среди внесценических персонажей комедии встречаются такие, которые годились бы Чацкому в друзья; а вот встретятся ли они или разминутся на историческом распутье? Но Чацкий и внутренне (может, до поры) отнюдь не чувствует себя одиноким: в своих монологах он упоминает о молодых думающих людях и говорит от лица «мы». Процент вероятности осуществления той или иной версии высчитать невозможно – и не нужно; в конце концов дело может решить случай. При всем том прорицание Герцена не отменяется, имеет полное право на существование (хотя выразительнее выявляет самого публициста, а не героя комедии).

Кстати, ближайший сподвижник Герцена Н. П. Огарев считал нужным отметить, что герой комедии (в рамках ее действия) не принадлежал к тайному обществу. «Образ действий Чацкого он связывает не с тактическими установками тех или иных декабристских организаций, а с “энтузиастическим” мироощущением большинства лучших русских людей всего того этапа жизни, когда назревало первое революционное выступление против самодержавия»172.

По делу декабристов привлекались 579 человек, признаны виновными 289. Самый расклад многозначителен.

По духу времени и вкусу

Он ненавидел слово «раб».

Зато попался в Главный штаб

И был притянут к Иисусу.

Так написал Грибоедов в автоэпиграмме. В советские годы признавалась только программа-максимум: выделялись именно нелегальные вольнодумцы. Упускалась из виду программа-минимум, а «по духу времени» слой легальных вольнодумцев был плотным и широким. Здесь были люди значительные: и наши Грибоедов и Пушкин, и «декабрист без декабря» Вяземский. Эту общественную среду можно именовать околодекабристской. Она была широкой и пестрой. Здесь и Чацкому найдется место.