Пушкин и Грибоедов

Преобразование романа о современности в исторический роман о современности, да еще с плохо скрываемым сочувствием оппозиционерам, оказалось задачей невероятной сложности. Она была успешно решена ценой колоссального напряжения.

Роман в стихах дописала жизнь. Разгром декабристов стал исторической вехой, сама жизнь поделилась на до и после 14 декабря. Выяснилось, что «Евгений Онегин» попал в хронологические рамки исторически важной эпохи, ознаменованной широким общественным движением как следствием патриотического единения нации в Отечественной войне 1812 года; тайные общества декабристов предстали лишь его вершиной; легальный околодекабристский слой был весьма широким.

Декабристская тема романа в стихах – реальность, и нет оснований ее игнорировать. Онегин дорисован «без них», но – с думами поэта о них. Если есть проблема, ее надо изучать! Если мы хотим понять Пушкина, без темы декабристов не обойтись. «Мысли о декабристах, то есть об их судьбе и об их конце, неотступно преследовали Пушкина. <…> Пушкину не надо было их вспоминать: он просто их не забывал, ни живых, ни мертвых»177, – писала социологизмом не грешившая Анна Ахматова. «После казней и ссылок в 1826 году Пушкин остро пережил новую вспышку чувства солидарности с декабристами»178, – выделяет Ю. М. Лотман.

Произошло необычное. Предполагаемая, привычная для Пушкина альтернативность (вариативность), так характерная для манеры поэта, для финала романа внезапно сузилась, предстала безальтернативной, именно декабристской: тут сама история не оставила места на выбор, и встречно сработала ориентация романа на «открытое» время.

Такое решение оказывалось слишком терпким в реальной общественной ситуации, а поэт не может от него отказаться: оценим мужество художника. Декабристская тема предстала кровно необходимой, просто монопольной, а у властей она оказалась под строгим запретом. Поэту приходилось разграничить общий содержательный пафос романа, его стратегическую установку – и конкретные пути, формы реализации замысла, тактический выбор. Первое выбрано твердо, неуклонно. Второе вынуждено считаться с обстоятельствами, характер которых поэту еще предстояло уяснить. В итоге (при сохранении единства содержательной установки!) можно говорить, как минимум, о четырех вариантах окончания романа. (Привычка мыслить альтернативно, выгнанная в дверь, вернулась через окошко).

Первый, «первоначальный» вариант концовки, или план-максимум, – замысел романа в двенадцати главах, с включением декабристской темы в сюжет. По свидетельству М. В. Юзефовича, вариант отвергнут к лету 1829 года. В советские годы этот вариант воспринимался основным, не реализованным исключительно по цензурным условиям. Это явный перегиб, желаемое выдавалось за действительное. Принятое поэтом решение об отказе от этого замысла надобно уважать. Но и демонстративно предавать реальный факт забвению недопустимо.

Вторым вариантом финала стала реальная рукопись, завершенная в Болдине, – с прибавлением к опубликованным двух последних глав, восьмой и девятой. 26 сентября 1830 года Пушкин составил оглавление романа в составе трех частей и девяти глав. Поэт воспринимал работу над своим любимым детищем законченной. Этот вариант нам известен не полностью, поскольку завершенным текстом первоначальной восьмой главы мы не располагаем.

«Осьмая глава» («Странствие») таит загадку: была ли она написана полностью или только частично. Ю. М. Лотман, основываясь на изучении рукописей и рассмотрении «самих сохранившихся строф», усомнился в наличии завершенного текста восьмой главы («Путешествия»). Исследователь полагает: «Видимо, у Пушкина был какой-то обширный, но вряд ли завершенный окончательно текст главы, когда он отказался от мысли о ее полном включении и прекратил работу над ней»179. В пользу такого соображения можно добавить ряд аргументов. Прежде всего, это вызывающая удивление легкая готовность Пушкина «осьмую главу… вовсе уничтожить и заменить одной римской цыфрою…» уже в ноябре 1830 года. Настораживает сам параллелизм в работе поэта над двумя главами, восьмой и девятой. Наконец, никто из современников Пушкина такой восьмой главы в полном виде не читал или в чтении поэта не слышал. Катенин, которому мы обязаны сообщением о факте посещения Онегиным аракчеевских военных поселений, сам соответствующих строф не читал: он лишь «слышал… от покойного в 1832-м году»180 пересказ эпизода, информацию о его содержании – не более того. А. И. Тургенев в письме к брату Николаю от 11 августа 1832 года ссылается на поэтический текст, но оговаривает, что поэт читал ему «только отрывки».