Пушкин и пустота. Рождение культуры из духа реальности

Задача писателя в современном мире не сводится к конструированию концептов, не к транслированию истин, правильных, звонких, не им добытых, а черпаемых из словаря патриархального цитатника. Она – не в декларативных апелляциях к божественной мудрости, не в писательском самоотчуждении в интеллектуальное графоманство, но в попытке прозрачно и убедительно описать потребное соотношение приватного и социального, процесс перехода человека из одного состояния бытия в другое, способы адаптации человека к принципиально бездуховным категориям, суть социального феномена подмены Бога посредством обращения к необъективированному.

В этом есть что-то неприличное и самозванческое, когда в современности, повергшей почти все мраморные репутации, писатель продолжает считать себя владельцем копирайта на все «русские вопросы», и конечно же на «русскую душу».

«…ангелочек-то мой. Улетел-с!»

Через сто лет после смерти Толстого, через сто лет нещадной эксплуатации идей, художественных приемов русской классической литературы можно подвести некоторые печальные итоги: русская классика забронзовела в своем праздничном величии, хрестоматийно выхолостилась в школьном исполнении, перестала быть модной для читателя, разъялась на идеи-хиты. Сейчас даже начинающему писателю (сценаристу, продюсеру) понятно – для того чтобы написать роман или пьесу, снять сериал по мотивам русских вопросов и русской души, необходим банальный суповой набор: обязательно жалкие герои со вселенской мукой в душе (традиция Достоевского), которые произносят нелепые по возвышенности монологи (традиция Толстого и Горького), при этом они пребывают в поисках Бога или чего-то трансцендентного (вот и вновь Достоевский и Толстой). Фирменным знаком развязки должно стать самоубийство одного из нелепых героев или массовый уход всех персонажей. Достаточно вспомнить пародию Макса Фрая на самые распространенные финалы произведений отечественной классики. Например, «Серые дни (русская классика). „Дни проходят, один за другим, а я все грущу понемножку, потому что нет со мною Настеньки. Не захотел жить с нами ангелочек-то мой. Улетел-с!“; Записки рыбака (русская классика). „Следующим летом я вернулся в Дубраву и узнал, что Степан помер, свалившись с лошади. Месяц промаялся, да потом помер. И Анюта его померла от какой-то неведомой хвори в Великий Пост. И дети их померли. Только младшенький Егорка остался, его взяли к себе сердобольные соседи. Впрочем, на следующий год, перед самой Пасхой помер и Егорка“».

Суицидальные финалы современных художественных опусов на «русскую тему» списаны из произведений Чехова (Треплев в «Чайке», Иванов в «Иванове», дядя Жорж в «Лешем»), Горького (Актер в «На дне», Чепурной в «Детях солнца»), Найденова (Ванюшин в «Детях Ванюшина»). Некогда Вудхаус осмеял эту страсть героев русской литературы к суициду и привычной смертоносной развязке романов. На внутреннем рынке подобные тексты если и пользуются популярностью, то в рамках помпезных провинциальных фестивалей, юбилейных празднований или дюжины литературных конкурсов, имена победителей которых не знает никто.

По ту сторону кладбищенских настроений

Несложно увидеть, что сегодня массовый зритель более тяготеет к развлекательному продукту – философскому, интеллектуальному, познавательному, но так или иначе – развлекательному. И чаще всего отнюдь не отечественного производства, за исключением В. Пелевина. Оптовыми поставщиками мистики и фэнтези на российский рынок стали Кинг и Роулинг, психологической прозы – Мураками, приключенческой – Перес-Реверте, философской – Уэльбек, провокационной – Бегбедер.

Стоит обратить внимание и на оборотную сторону медали: сегодня отсутствуют имена писателей, которые, подобно Достоевскому, Толстому, Набокову, Солженицыну, были бы привечаемы западным читателем. Тиражи Марининой, Сорокина, Улицкой и Пелевина на Западе мало говорят об интеграции современной русской словесности в мировую культуру.

Всех нас со школьной скамьи настойчиво убеждали, что русскую литературу читают везде. Действительно, тиражи А. Пушкина, А. Толстого, М. Шолохова, переведенных на итальянский, финский, хинди и урду, поражали вселенским масштабом. Сегодня пришла пора усомниться в мировой востребованности русской культуры, особенно современной.

Один из героев Н. Демила весьма обстоятельно обобщает знания американцев о нашей русской гордости: «А-а, Пушкин! Русский поэт. Уже умер. Больше никакой информации». О любителях русской классики рассказывает Кристина Грэн. Один американец скрывался от налоговой полиции на островах, «я уверена, что в конце концов он сдастся полиции. В рюкзаке у него лежит томик Достоевского».