Пушкин и пустота. Рождение культуры из духа реальности

Свою лепту во всеобщее околокультурное безрассудство вносят российские вузы, не меняющие требований к преподаванию гуманитарных дисциплин, продолжающие настойчиво учить духовнополезности классики без обязательств разъяснять эту самую духовнополезность на примере серьезного анализа того, как она художественно создается. Профессиональная уверенность в том, что проникновенные разговоры о нравственности героев писателей и есть сама беспримесная нравственность, стали уже синонимом истинной педагогической миссии. Печально то, что подобную эстетику подачи добротолюбивых идей в суконном обличии практикуют не шахтеры или домохозяйки, а компетентные профессиональные сообщества.

К примеру, мы все, следуя учителям, не приучены в классике видеть юмор – только сатиру, мы не привыкли обнаруживать человека – только персонификацию авторской идеи. Русская классика превратилась для нас в портретную галерею угрюмых людей, которые только и делали, что наставничали, мучались экзистенциальными проблемами, боролись и страдали душой.

«Я вас любил так искренно, так нежно, как дай вам…» – отчитался великий поэт. Наше профессиональное сообщество писателей, историков литературы и преподавателей словесности почему-то думает, что Пушкин именно им объяснился в большой любви. И отвечает поэту дурной взаимностью.

Поверхностное ревю массива душеспасательной информации, обрушивающейся на головы школьников и студентов, показывает, что на первый взгляд проповедь добра звучит убедительно и выглядит доказательно, так как в основном и исключительно опирается на факты, улики, свидетельства, взятые в художественной литературе, на железную логику писателей, которое были действенными апологетами добра в его провокационной репрезентации. При этом забывается, что в современном мире только классика, основанная на вере, предлагает образцы добра. Семья с ее патриархальными научениями ушла в прошлое вместе с Советским Союзом, идеология направлена на обогащение, национальная идея отсутствует. Казалось бы, следует приветствовать пропаганду морали на уроках и лекциях по литературе. Мы и приветствуем, только эффективность и педагогическая результативность подобной рекламы нулевая, если не сказать отрицательная по доходности: слушатели вынуждены воспринимать слово избитых истин в жанре банальности.

Пианист Рудольф Фиркушни, вспоминая о днях своей юности, иронизировал: тогда единственным способом услышать музыку было ее сыграть. А мы – учителя – в век высочайших технологий и коммуникаций, пытаемся проповедовать классику старым средневековым способом – настаивая на правильности собственной интерпретации классики.

Или того хуже: сегодня преподавание литературы в школе и вузе превратилось в цех по изготовлению социологической догматики. Продукт этот производится по апробированной в советские времена рецептуре: отобранные биографические факты нанизываются на исторические очерки и фрагменты социально-исторической панорамы. Упаковка украшена цитатами из архаичных документов истории восприятия, узаконенной критикой XIX века: кто-то назвал роман энциклопедией, второй высоко отозвался, третий вступил в полемику и т. д. Подобные задокументированные цитаты стереотипны, патетически идеологизированы и, как правило, навязывают удобную трактовку текстов в виде некоей художественно преломленной социальной информации, которая, соответственно, должна восприниматься сквозь призму исключительной авторской заинтересованности в ней.

Не менее распространен педагогический опыт увязывания эстетики выразительности с собственным романтическим пафосом. Он обычно применяется для рассуждений о Серебряном веке. О, сколько воспоминаний современников приводится в доказательство экзальтированной мысли, сколько «килограммов» эмоций вываливается на слушателя! В качестве нового свидетельства приводится какой-нибудь новенький опыт надрывных погружений в прошлое.

Как утомила читателя, школьника, студента эта псевдоисповедальная псевдовспоминательность. Елена Скульская лет семь тому назад остроумно заметила, что сегодняшние книги воспоминаний «похожи на откровения старой проститутки, которая рассказывает о знаменитых посетителях публичного дома, где ей довелось служить». Отношения с проституткой интимны, но не доверительны, а потому сказать ей, собственно, нечего. Вот она и говорит: «Да, был тут у нас как-то Тургенев, Иван Сергеевич, зашел, да и остался до утра. Остался он с Люськой, она у нас уже не работает, но я ее хорошо знала, подарила ей даже на прощание свой красный шарф, необыкновенно нравившийся клиентам. Чем запомнился Тургенев? Трудно сказать. Тогда у всех было много работы, друг к другу мы не лезли, но мне кажется, у него была борода».