Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии

Цензурного одобрения «Записка» Карамзина не получила. Отзыв цензора «Современника» Крылова от 6 октября 1836 года о том, что «часть отрывка, относящаяся к новой истории, преимущественно к временам Петра Великого и Екатерины II, отличается и такими идеями, которые, не столько по новости их в литературном круге, сколько по возможности применения к настоящему положению, не могут быть допущены без разрешения начальства…»[722], был поддержан министром просвещения С. С. Уваровым:

…что так как статья сия не предназначалась сочинителем для напечатания и им при жизни издана в свет не была, то и ныне не следует дозволять печатать ее. Определено: предоставить Г. Цензору Крылову возвратить рукопись сию без одобрения Г. Издателю Современника[723].

Запрет Уварова на публикацию «Записки» его старшего друга и учителя Н. М. Карамзина не был вызван желанием навредить Пушкину, с которым у министра к этому времени сложились плохие отношения, а выражал правительственный взгляд на то, что «темные стороны петровского царствования не должны стать достоянием широкой публики». Это и была теория официальной народности в действии с ее установкой на «народную» историю, подразумевающую «народную» правду, весьма отличную от исторической. Но этот запрет похоронил надежды Пушкина на публикацию «Медного всадника» и подвел черту под усилиями писать критическую «Историю Петра». Снова, как и год назад, он жалуется друзьям, что «историю Петра пока нельзя писать, то есть ее не позволят печатать»[724]. За несколько дней до смерти Пушкин признавался Д. Е. Келлеру, что «эта работа (над „Историей Петра“. — И. Н.) убийственная… если бы я наперед знал, я бы не взялся за нее»[725].

Смерть Пушкина сделала возможной публикацию и «Записки» Карамзина, и «Медного всадника», парадоксальным образом соединив их в пятом (посмертном) номере «Современника». Для этого Жуковский был вынужден убрать из «Записки» и из «Медного всадника» все, что могло бы насторожить царственного цензора[726], и выдержать настоящий бой с цензором помладше, с Уваровым. А. Л. Осповат совершенно основательно предположил, что для того, чтобы обе публикации стали возможны, Жуковский обратился к императору через голову Уварова[727]. Когда же Жуковский попробовал опубликовать материалы к «Истории Петра», император Николай, как всегда добросовестно их прочитав, заключил, что

…рукопись издана быть не может по причине многих неприличных выражений на счет Петра Великого[728].

Федор Павлович Карамазов — человек пушкинской эпохи

Пушкинские подтексты, значимые для всего романного творчества Достоевского[729], особенно заметны в его последнем романе[730]. Пушкинское присутствие в «Братьях Карамазовых», рассеянное в пространстве произведения и образующее его цитатный фон, концентрируется в нескольких узлах романной структуры. Важнейшим средоточием пушкинского «присутствия» в романе является образ Федора Павловича Карамазова[731]. Основой многих ключевых сцен романа с его участием Достоевский делает пушкинские мотивы, в некоторых случаях придавая им форму драматургических конфликтов или анекдотов. Так, столкновение Федора и Дмитрия Карамазовых в «монастырских» главах романа имеет в подтексте конфликт между Альбером и старым рыцарем из «Скупого рыцаря» Пушкина[732]. Выявленная Бемом и ставшая классической, эта параллель между романом Достоевского и пушкинским произведением — далеко не единственная. Цель настоящего исследования — показать еще не отмеченные пушкинские подтексты образа Федора Павловича. Их высокая концентрация, на наш взгляд, обусловлена тем, что старший Карамазов представляет в романе пушкинскую эпоху, какой она виделась Достоевскому и его современникам в шестидесятые годы девятнадцатого века, то есть во время действия «Братьев Карамазовых»[733].

I