Читаем Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии полностью

«Русского мужика, вообще говоря, надо пороть. ‹…› Мужик наш мошенник»: это «откровение» своего персонажа, Федора Павловича, Достоевский привел как образец высказывания в духе «просвещенных» людей «старого времени»[734], отвечая консервативному журналисту А. Градовскому (предметом обсуждения была Пушкинская речь Достоевского). Таким образом писатель определил место Карамазова-старшего в иерархии поколений, которую составляют герои романа. Из статьи Достоевского «Старые люди» (XXI, 8–12)[735] следует, что писатель включал в понятие «старое время» не только пушкинскую эпоху, то есть исторический период, хронологически ограниченный сверху датой смерти Пушкина, но и время Белинского и Герцена. По возрасту Федор Павлович находится между пушкинским поколением и поколением Белинского. В момент действия романа, в 1866 году, Федору Павловичу пятьдесят пять лет, следовательно, родился он не позднее 1810 года. Люди пушкинской генерации родились в основном в 1790–1800-е годы — П. А. Вяземский (1792), В. Ф. Вяземская (1790), С. А. Соболевский (1803), Ф. И. Тютчев (1803), а в 1810-е — Белинский (1811), Герцен (1812), Огарев (1813), Станкевич (1813), Бакунин (1814). И хотя образ Федора Павловича отражает некоторые черты, приписываемые Достоевским Герцену — а именно «остроумие» и презрение к русскому народу (XXI, 9), — Карамазов-старший представляет именно пушкинское поколение. Сверстники же Герцена в романе, где разделение героев на поколения чрезвычайно важно, представлены Миусовым, как показала в своей статье В. Ю. Проскурина[736].

Важнейшей чертой, выявляющей принадлежность к пушкинскому поколению, выступает акцентируемое самим Карамазовым и подчеркнутое «рассказчиком» дворянство Федора Павловича: как об этом говорит в романе «семинарист-карьерист» Ракитин: «…вы, господа Карамазовы, каких-то великих и древних дворян из себя корчите, тогда как отец твой бегал шутом по чужим столам да при милости на кухне числился» (XIV, 77). Дворянство Карамазовых не случайно вызывает особое раздражение именно у Ракитина. Исследовательская традиция называет в качестве его прототипа Г. З. Елисеева (1821–1891), происходившего из семинаристов критика, печатавшегося в «Искре» и в «Современнике»[737] в начале шестидесятых годов. Однако значение образа Ракитина много шире отражения одного прототипа. Этот романный персонаж обобщает тип демократа-шестидесятника в критическом восприятии Достоевского. Высказывания Ракитина отражают взгляды Д. И. Писарева и Д. Д. Минаева[738]. «Просвечивает» сквозь образ Ракитина и Чернышевский, воспоминания о котором Достоевский начал писать незадолго до начала работы над «Братьями Карамазовыми», в 1873 году[739]. Исследователи указывают, что роман содержит полемику с романом «Что делать», представляя иное, чем у Чернышевского, видение «нового человека»[740]. Дворянство же Федора Павловича для Ракитина и его единомышленников олицетворяет принадлежность этого романного персонажа к «старому времени», в особенности в сочетании с самозваным «рыцарством» Карамазова-старшего, бывшим, на взгляд людей 1860-х годов, вопиющим анахронизмом.

Анахронизм есть ключевое слово для определения поведения и мировоззрения Федора Павловича: сознательно выстраивая свое поведение по законам «старого времени», он дает людям типа Ракитина богатую пищу для критики. В наибольшей степени это проявляется в обращенности старшего Карамазова к восемнадцатому веку, с его атеизмом и либертинажем, отраженным в рассказываемых им анекдотах[741]. Наследование восемнадцатому веку и осмысление самих себя в качестве его продолжения было характерно для многих людей пушкинского поколения и в значительной степени самому Пушкину[742] — например, им было свойственно, в духе предыдущего столетия, придавать своему поведению публичный, а подчас и театрализованный характер[743].

Публичность, доходящая до театральности, — важнейшая черта поведения Федора Павловича. Рассказчик, повествующий о жизни Карамазова, отмечает не только шумный характер оргий в его доме, но и «странное» желание Федора Павловича известить весь город о сомнительных обстоятельствах своей семейной жизни:

Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги