Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии

Восшел на Трон… и в прах мятежны…
И адский умысел открыт.
‹…›
А тот не Росс, кто аду внемлет,
Мятежным пламенем горит…
Его душевна казнь объемлет;
Ему громами в слух гремит
Проклятие из рода в роды;
Он ужас Неба, срам природы,
‹…›
Монарх! Забудь сих жертв геенны:
Россияне прямые — верны,
Привыкли обожать Царей[451]

.

Эсхатологическим ужасом веет от строк Михаила Суханова, представившего события воцарения в форме народной песни:

Не средь вечера, средь весення дня;
Вдруг затмилося небо ясное,
Накатилися тучи черные,
Громы грянули по всему свету,
И рассыпались из конца в конец
Огнекрылые страшны молнии.
Ветры вырвались из пещер своих…
И вселенная содрогнулася:
Воды хлынули из брегов своих,
Поглощали все, что встречалося;
Птицы с гнезд вспорхнув, их покинули,
И летели в даль незнакомую;
На лугах стада разбежалися;
Устрашенные за работою
Земледельцы все с поля бросились.
Лишь одни только звери хищные
Рыщут по лесу, ищут жертв себе,
Утолить свою алчность лютую.

Вдруг явилося солнце красное!

Вмиг рассеялись тучи черные
Громы, молнии — все утихнули; —
В лес сокрылися звери хищные…
‹…›
Николай в венце, скипетр приемлет Он
‹…›
Блещет правдою, блещет милостью.
Твердый доблестью, как Великий Петр,
Он опорою Царству Русскому[452].

Литературный полуофициоз весьма чутко, в отличие от «Стансов», выражал содержание официальных документов, дававших оценку восстанию. Утверждением исторического оптимизма пушкинское стихотворение не соответствовало ни общественному настроению, ни официозу.

Император так рисовал французскому послу Лаффероне картину развития русского общества после восстания:

К несчастию, оно ‹восстание› оставит в России продолжительное и мучительное впечатление. Мятеж, подавленный в зародыше, будет иметь для нас некоторые из тех злополучных последствий, которые влечет за собой мятеж совершившийся. Он внесет смуту и разлад в великое число семей, умы долго еще останутся в состоянии беспокойства и недоверия. Со временем терпением и мудрыми мерами мне, надеюсь, удастся окончательно рассеять это тягостное впечатление, но потребуются годы, чтобы исправить зло, причиненное нам в несколько часов горстью злодеев[453].

Возможно, что Лаффероне и был первым, кто уподобил Николая Петру Великому, в письме графу Рибопьеру от 20 декабря 1826 года:

У вас есть властелин, какая речь, какое благородство, какое величие, и где до сих пор он скрывал все это[454].

Император Николай явился ему, как он выразился, «образованным Петром Первым».

Общественные настроения в интересующий нас период охарактеризованы в донесении фон Фока Бенкендорфу от 27 июля 1827 года: