Пушкин, потомок Рюрика

И вдруг, сама не зная почему, я стала объяснять чернокожему стражу порядка, что в Париже давным-давно жил прадед русского поэта Пушкина Абрам Ганнибал и что сам он был родом из Африки. Вряд ли мой невольный собеседник знал что-либо о Пушкине, а уж тем более о Ганнибале, но глаза его, до сих пор зло смотревшие на меня, вдруг потеплели, и он чуть заметно улыбнулся. Улыбнулась и я. Фантастика, да и только — самое несуразное мое объяснение неожиданно возымело силу! Что ж, случилось чудо — меня отпускали с миром. На прощание мы пожали друг другу руки, и мне даже было позволено погладить ротвейлера, дружески вильнувшего обрубком хвоста…

Спасибо тебе, безымянный африканец-полицейский с парижской станции «Буасьер»! Снимок, что я так опрометчиво пыталась сделать в метро, не получился, а вот фотографии далеких потомков твоего славного соплеменника, знаменитого «царского арапа», удались.

Знать бы Абраму Ганнибалу, что имя его спустя три столетия окажет столь магическое действие! И где?! В Париже…

В доме Мольера

Когда-то Александр Сергеевич посвятил Оресту Кипренскому, создателю его портрета, поэтическое послание:

…Так Риму, Дрездену, Парижу
Известен впредь мой будет вид.

Это предвидение поэта получило новое и неожиданное подтверждение в год его двухсотлетнего юбилея — и отнюдь не в переносном смысле.

…В самом сердце Парижа взирает со своего портрета Александр Сергеевич на спешащий по старинной улочке пестрый парижский люд. А парижане, в свою очередь, с любопытством разглядывают выставленную в витрине гравюру с оригинала Кипренского — именно этот портрет современники Пушкина считали лучшим и самым достоверным изображением поэта. А чуть выше, над стеклянной стеной-витриной дома под номером 31, что по улице Роnt Neuf (в переводе — Новый мост), можно увидеть памятный барельеф со скульптурным изображением Мольера и надписью, удостоверяющей, что именно здесь впервые оповестил мир о своем появлении на свет в 1622 году младенец Жан Батист — будущий французский классик.

Имя Мольера более тридцати раз упоминается в пушкинских творениях, начиная с самого первого четверостишия, написанного по-французски десятилетним Александром. Обращено оно к сестре Ольге, подруге по детским забавам, разделявшей увлечения брата театром и сохранившей в памяти эти стихи. В русском переводе они звучат так:

Скажите мне, почему «Похититель»
Освистан партером?
Увы, потому что бедный автор
Похитил его у Мольера.

И в юношеском стихотворении «Городок» Александр Пушкин из всех именитых писателей и поэтов лишь Мольера именует исполином. Да и мог ли иначе чувствовать пятнадцатилетний поэт-лицеист?

И все же сколь много исторических парадоксов таят в себе века — посмертные пути двух гениев соприкоснулись! Волею обстоятельств именно в этом знаменитом парижском доме, в ассоциации «Новый мост», 9 июня 1999 года открылась необычная выставка, посвященная пушкинскому юбилею.

Такого множества именитых гостей, собравшихся в тот день: послов многих государств, и, конечно, России, представителей старинных дворянских фамилий, известных журналистов — давно не видывал старый дом.

И, пожалуй, главным экспонатом юбилейной выставки стало пушкинское родословие, вместившее в себя более двух тысяч предков и потомков поэта. Цепочка родословной соединила в веках имена «могучих предков» русского гения, первых русских князей: Рюрика, Игоря, Святослава, Владимира Святого, Ярослава Мудрого, чья дочь княжна Анна стала женой французского короля Генриха I и продолжательницей династии Капетингов. Родословное пушкинское древо «раскинуло» свои ветви в доме Мольера!

«Буду в Париже непременно»

Как мечтал Пушкин о Париже, безвыездно живя в своем Михайловском!

«В 4-й песне Онегина я изобразил свою жизнь, — писал он князю Петру Вяземскому из Псковской губернии, — когда-нибудь прочтешь его и спросишь с милою улыбкой: где ж мой поэт? В нем дарование приметно — услышишь… в ответ: он удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится — ай да умница!»

Эти полные желчи строки, конечно же, не более чем бравада, и виной тому сильнейшее раздражение поэта, вызванное его личной несвободой, — опалой и ссылкой. «Ты, который не на привязи…» — словно сетует он другу. Незримая «привязь», ненавистный надзор, необходимость жить помимо собственной воли в Михайловском, хоть и милом его сердцу, — вот что возмущало и печалило поэта.

«Пушкин с горя просился в Париж: ему отвечали, что, как русский дворянин, имеет он право ехать за границу, но что государю будет это неприятно»;

«Пушкина не с чем поздравить: после долгих проволочек ему отказали в просьбе ехать свидетелем войны, только об этом он и просил. С горя просился он хоть в Париж, и тут почти ему отказали. Матушка Россия … не спускает глаз с детей своих и при каждом случае дает чувствовать, что матерняя лапа ее так и лежит у нас на плече».