Пушкин, потомок Рюрика

— Вот все говорят: вы потомки Пушкина, и уже за это вас любят, — Надежда резко вскинула голову, словно вступая в давний спор с невидимым оппонентом. — Но почему?! Мы этого не заслужили. Любой русский может называть себя потомком Пушкина и подчас будет иметь на то больше прав, чем настоящие праправнуки, напрочь забывшие русский язык. Честно говоря, я не люблю встречаться с журналистами, которые ищут лишь фамильное сходство и отказывают тебе в самодостаточности…

Надежда Георгиевна перелистнула альбомную страницу. Со старого снимка с надорванным уголком строго и пристально сквозь круглые очки смотрел юноша с удивительно тонкими чертами лица.

— Феодосий Воронцов-Вельяминов, — пояснила Надежда, — младший брат деда. В 1914-м, когда началась Первая мировая, он хотел отправиться на фронт. Но были проблемы со здоровьем — сильная близорукость, — и в армию его не взяли. Тогда Феодосий упросил брата Михаила, чтобы тот посодействовал ему попасть в действующую армию добровольцем. Дедушка помог.

А Феодосий, ему шел двадцать шестой год, и он готовился стать историком-востоковедом, в одном из первых боев в Восточной Пруссии погиб — как в песне, — «ведь был солдат бумажный…».

Всю свою жизнь дедушка считал себя невольным виновником ранней смерти брата, корил себя и очень переживал…

На этой же альбомной странице — фотография и самого Михаила Павловича: вот он зимой в овчинном полушубке возится с огромным дворовым псом.

— Подождите, я покажу вам семейные реликвии, — Надежда ставит на журнальный столик две шкатулки, — их своими руками смастерил дед. Вот эту, из карельской березы, он украсил чеканкой — «русской тройкой». А этот ларец — для меня очень дорогой: это и послание деда, и его завещание нам, внукам.

На крышке деревянного ларца — инкрустированный герб Воронцовых-Вельяминовых. Рядом две даты: 1027 и 1927. Девятьсот лет знаменитому роду, берущему свои истоки в глубинах Древней Руси! Помнил Михаил Павлович и на чужбине о славной родословной, словно незримой пуповиной соединявшей его с Россией.

Примечательна и надпись славянской вязью на ларце: «Великая смута на Руси и разсеяние во языцах». Как же болело сердце у правнука поэта, как скорбела его душа за все неправедное, что творилось в родном отечестве! Взяла в руки заветный ларец: дерево — материал благодарный, памятливый — годами хранит тепло рук мастера.

…Резко зазвонил телефон. Надежда вышла в другую комнату и вскоре вернулась. Оказалось, звонила из Италии ее родная сестра Анна. Когда с Анной я встречалась в ставшей для нее родной Флоренции, она поделилась со мной радостной вестью: у ее дочери Кати вот-вот должен родиться ребенок…

У Екатерины уже двое симпатичных белоголовых мальчуганов — четырехлетний Миккеле и двухлетний Петро. Муж Кати — Матео Бикокки — итальянец, художник-график. А сама она — актриса театра. Задумала интересный проект: в детском госпитале актеры разыгрывают смешные сценки из больничной жизни — смех снимает у детей стресс, и лечение идет успешней…

Поистине этот день был полон для меня новыми знакомствами. Вернулся с работы Стефано, старший сын Анны. Стефано Тури — выпускник Флорентийского университета, но работу на родине оказалось найти трудно, вот он и перебрался в Париж к родной тетушке. И к кузену Гавриилу, младшему сыну Надежды Бэр, с которым у него помимо родственных — самые теплые дружеские отношения.

Разговор продолжился, и теперь мы уже вчетвером рассматривали старый семейный альбом. Надежда показала детскую фотографию отца, сделанную в белорусских Вавуличах незадолго до революции. Сказала, что это ее самая любимая…

На залитом солнцем деревенском дворике белоголовый карапуз с ломтем хлеба в руке почти затерялся средь сбежавшихся к нему «хохлаток». Трехлетний Одик — это детское имя так и осталось за ним — безмятежно улыбается и ведать не ведает, как скоро круто изменится вся жизнь и каким испытаниям в будущем подвергнет его судьба.

То, что семья дедушки спаслась в том страшном 1917-м, считает Надежда Георгиевна, иначе как чудом не назовешь. В один из ноябрьских дней в дом к Михаилу Павловичу ворвались чекисты. Был поздний вечер, горела лампа в гостиной над круглым столом, а сам хозяин спокойно читал за ним газету.

«Где тут гражданин Воронцов-Вельяминов?» — раздраженно выкрикнул человек в кожанке. Михаил Павлович и бровью не повел, продолжая невозмутимо читать, а его супруга Евгения, бабушка Надежды, чуть слышно прошептала, что мужа нет дома. Незваные гости перерыли все комнаты и кладовки, обшарили чердак и подвал большого дома и, с грохотом хлопнув дверью, ушли. Той же ночью, переодевшись, Михаил Павлович вместе с женой и двумя малолетними сыновьями сумел сесть на последний поезд, отбывавший в Ригу. Оттуда перебрался в Германию, где работал на шахте. А затем, скопив тяжким трудом немного денег, поселился с семейством во Франции. Тернист путь русской эмиграции…