Пушкин, потомок Рюрика

— Когда я вижу по телевизору беженцев, из какой бы страны они ни были, всегда представляю семью деда: вот так и они, нищие, бежали из России, потеряв там все. Но зла на свою родину ни мой дед, ни мой отец никогда не держали и только мечтали вернуться домой.

Пока Надежда Георгиевна рассказывала о злоключениях, выпавших на долю ее близких, Гавриил приготовил изысканный ужин. В комнате витали тонкие дразнящие запахи, а на большом овальном столе, сервированном со всеми премудростями французского этикета, уже были расставлены приборы и водружена запотевшая бутылка белого вина.

— Гавриил прекрасно готовит и понимает в этом толк, — Надежда Георгиевна довольно улыбнулась. — У него целая библиотека по кулинарии. Вот сейчас вы попробуете его блюдо — тушеное мясо с… брюквой под грибным соусом. Во Франции вдруг проснулся интерес к самым простым и забытым овощам.

Приготовлено все было отменно, и брюква, которую я пробовала впервые в жизни, напоминала какой-то заморский деликатес. Музы поварского искусства явно покровительствуют Гавриилу Бэру. Ведь и Александр Сергеевич, его великий предок, хоть и любил простую пищу, все-таки слыл гурманом. А французскую кухню жаловал особо. Как знать, не проявилась ли эта наследственная черта через поколения и у его далекого потомка?

Вероятно, лучше всех оценит кулинарные способности Гавриила его будущая супруга. Но пока Гавриил о женитьбе не помышляет. А вот его старший брат Дамиан в сентябре 1998-го женился.

Его избранницей стала симпатичная девушка Александра Фортунато, русская по происхождению, хотя и носит итальянскую фамилию. Венчание по православному чину состоялось в парижском Сергиевом подворье. А свадьбу праздновали в одном из средневековых французских замков. На семейное торжество собрались все родственники жениха — они же потомки поэта: Михаил Воронцов-Вельяминов и его сестра Ольга Бодело, Анна Тури со своими детьми и внуками. И, конечно же, друзья.

— Да вот, все они здесь на снимке вместе с молодыми, — Надежда протягивает мне свадебную фотографию. — Пожалуйста, если вам интересно, возьмите.

Да лучшего подарка и представить нельзя! На прощание мы все вместе сфотографировались в гостиной на фоне старой картины — живописного эскиза к давней театральной постановке, — сцене дуэли Онегина с Ленским: Гавриил и Стефано расположились в креслах, а мы с Надеждой Бэр стали за ними.

— В доме это был любимый уголок отца. Когда отца не стало, я спросила совета у сыновей — не сменить ли нам эту квартиру, где столько воспоминаний, и горьких тоже? И они в один голос ответили: нет! Признаюсь, другого ответа в душе я и не ожидала… Здесь все — и стены, и вещи — помнят отца: и эти кресла, и книги, и гравюры, и даже этот букет засохших полевых цветов, собранный им когда-то в Михайловском.

Это его дом… Русский дом в Париже. И мой тоже.

… Надежда проводила меня до метро. Этому дню и завершиться было суждено самым неожиданным образом. На станции «Буасьер», где я должна была выходить, совсем пустынной в тот поздний час, по противоположной платформе прохаживался негр-полицейский с огромным ротвейлером на поводке. Черный человек и черная собака удивительно гармонировали между собой и казались неким единым фантастическим существом.

Недолго думая, я достала фотоаппарат, — какой должен быть кадр! — и вспышка выхватила из полумрака две фигуры: полицейского и собаки. В ту же злополучную секунду меня осенило: нельзя же фотографировать полицейских! Да еще во время службы, да к тому же в метро! Я нарушила все правила! Но было поздно: полицейский резко повернулся и сделал мне знак рукой — стоять на месте!

Пришлось повиноваться. Гроза надвигалась — темнокожий страж со своим огромным злобного вида псом шагал прямо ко мне. Он был на редкость черен и некрасив, и по всему чувствовалось, что еле-еле сдерживает гнев. Видимо, помимо всех правил, нарушенных мной, я нечаянно вторглась и в тонкую сферу расовых отношений — явно его мужское самолюбие было уязвлено.

Диалог был долгим и эмоциональным. Полицейский жестами требовал (и вполне законно!), чтобы я достала из портфеля фотоаппарат. Я, в свою очередь, всячески сопротивлялась этому, пытаясь объяснить, что хотела снять на память только пса-симпатягу. Оправдания были беспомощными, и дело принимало для меня совсем плохой оборот. Теперь-то уж точно пленка с такими редкими кадрами парижских потомков поэта будет неминуемо засвечена, а мне придется продолжить беседу в каком-нибудь полицейском участке. И кто только меня под руку толкнул?!