Пушкин – Тайная любовь

…Кто ни умрет, я всех убийца тайный:
Я ускорил Феодора кончину,
Я отравил свою сестру царицу,
Монахиню смиренную…

все я! (VIII, 26)

На листе с профилем Бакуниной, где Пушкин разрабатывает все ту же первую сцену, его бояре в ожидании согласия Бориса стать царем рассуждают на темы генеалогии:

Воротынский.
Ужасное злодейство! Слушай, верно
Губителя раскаянье тревожит:
Конечно кровь невинного младенца
Ему ступить мешает на престол.

Шуйский.

Перешагнет; Борис не так-то робок!
Какая честь для нас, для всей Руси!
Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,
Зять палача и сам в душе палач,
Возьмет венец и бармы Мономаха…

Воротынский.

Так, родом он незнатен; мы знатнее… (VII, 7)

Неравнодушный к вопросам науки о происхождении родов, Пушкин хорошо знает, что его любимая девушка Екатерина – представительница знатной семьи: Бакунины, прибывшие в Россию из Венгрии еще в 1492 году, при великом князе Василии Ивановиче, принадлежали к древнему трансильванскому дому Баттора.

Не столь родовит герой пушкинской поэмы Самозванец. Его прошлое в общих чертах отнюдь не случайно напоминает собственное пушкинское. После серии своих петербургских дуэлей 1820 года тоже вполне имел право говорить о себе: «рожден не боязливым; // Перед собой вблизи видал я смерть». После недавно «светивших» ему за его тогдашнее поведение и оду «Вольность» Соловков или Сибири – «Мне вечная неволя угрожала, // За мной гнались – я духом не смутился // И дерзостью неволи избежал». Полон страха и сомнений Пушкин лишь перед своей девушкой Екатериной, как Самозванец – перед дочерью польского воеводы Мнишка:

День целый ожидал
Я тайного свидания с Мариной,
Обдумывал все то, что ей скажу,
Как обольщу ее надменный ум,
Как назову московскою царицей, —
Но час настал – и ничего не помню.
Не нахожу затверженных речей;
Любовь мутит мое воображенье… (VII, 58)

Самозванец хочет, чтобы Марина полюбила его как человека и мужчину, а не просто использовала в качестве ступеньки для восхождения на российский трон. Умоляет ее:

О, дай забыть хоть на единый час
Моей судьбы заботы и тревоги!
Забудь сама, что видишь пред собой
Царевича. Марина! зри во мне
Любовника, избранного тобою,
Счастливого твоим единым взором.
О, выслушай моления любви,
Дай высказать все то, чем сердце полно. (VII, 59)

Но убеждается, что Марина «стыдится» его «не княжеской любви» и приветствует даже грандиозную аферу, если та сулит ей возможность сделаться российской царицей. Екатерина Бакунина майской ночью 1817 года в Царском Селе из-за того же самого своего нездравого перфекционизма в упор не видела кандидата в свои мужья в лицеисте-Пушкине. Для чего ей, практичной земной женщине, его пусть и недалекая уже по времени корона виртуального царства российской поэзии? Даже после случившихся-таки тогда между ними интимных отношений ее официально не титулованный и отнюдь не богатый первый мужчина Пушкин для нее остается не мужем, а самозванцем. Хоть сам он практически всю жизнь считает Екатерину своей невенчанной женой – старается не выпускать ее из виду, переживает за нее, вставляет признания в любви к ней в самые разные свои произведения.

Профили его возлюбленной Бакуниной в его рукописях множатся беспрестанно – перемещаются вслед за его мыслью из одной его черновой тетради в другую, возникают по самым разным ассоциациям. К примеру, во Второй Арзрумской тетради, заполнявшейся вроде как в 1829–1836 годах, находим историческую выписку «Москва была освобождена Пожарским…». При ее строках о том, как царь Василий Иванович в 1600 году постриг свою сестру в пустынный монастырь под именем инокини Марфы, на листе 19 ПД 842 Пушкин в очередной раз изображает все еще «монашествующую» – то есть незамужнюю – фрейлину двора Екатерину Бакунину уже прямо в облике исторической гордячки Марины Мнишек.

ПД 842, л.19

ПД 842, л.19