Упомянутая нами ранее, в разговоре о втором ярусе сюиты с верстовым столбом, пушкинская рисованная ремарка о том, что Евпраксию «имел» Вульф, подсказывает, что Пушкин узнал об этом в Малинниках из уст самой этой сестры Алексея. Остается только догадываться, при каких обстоятельствах произошел у почти 30-летнего поэта с 19-летней девушкой разговор на крайне деликатную тему. А они были таковы, что впоследствии всякий раз, когда заходила речь об этой области человеческих отношений, в тоне Евпраксии неизменно звучали по отношению к вообще очень симпатичному ей Пушкину затаенная насмешка и враждебность. В письме к брату Алексею 1836 года она, к примеру, радуется тому, что их юная сестренка Маша предпочла пытавшемуся приволокнуться и за нею Пушкину некоего молодого человека по фамилии Шениг, который никогда не «воспользуется» ее благорасположением, «что об Пушкине никак нельзя сказать»[134]
.Впечатлениями о ходе любовных дел в семье Вульфов зимой 1828–1829 года поделилась гостившая вместе с Пушкиным и Евпраксией с ее матерью в имении Павловском молодая поповна Екатерина Евграфовна Смирнова, в замужестве Синицына. Она рассказывает: «Когда мы пошли к обеду, Александр Сергеевич предложил одну руку мне, а другую Евпраксии Николаевне, бывшей в одних летах со мною. За столом он сел между нами и угощал с одинаковою ласковостью как меня, так и ее. Когда вечером начались танцы, то он стал танцевать с нами по очереди – протанцует с ней, потом со мной, и т. д. Осипова рассердилась и уехала
. Евпраксия Николаевна почему-то ходила с заплаканными глазами. Может быть, и потому, что Пушкин после обеда вынес портрет какой-то женщины и восхвалял ее за красоту; все рассматривали его и хвалили. Может быть, и это тронуло ее, – она на него все глаза проглядела»[135].Причина слез Евпраксии, конечно, не в этом портрете. Но все-таки интересно ведь, что за женщина на нем была изображена? Наталья Гончарова? Нет, портрету этой юной первостатейной московской красавицы у Пушкина тогда еще взяться неоткуда. «Ни женщина ни мальчик» Екатерина Ушакова, которой он морочит голову второй год? При всей неопределенности, дружеской полушутейности их с Пушкиным отношений она ему подарить свое изображение, пожалуй, и могла. Но еще скорее он постоянно возит с собой портрет Екатерины Бакуниной, которая, конечно же, из принципа Пушкину никогда своих портретов не дарила, но за многие годы мечтаний о ней он вполне мог и заказать для себя копию какого-то из ее изображений у часто писавших ее известных художников. У того же Петра Федоровича Соколова, например.
В тайном архиве Пушкина за два десятка лет его взрослой жизни могло скопиться немалое количество женских живописных портретов. Если он сам не уничтожил их перед своей женитьбой, то раздали их, вероятно, после его смерти изображенным на них лицам по распоряжению царя, как и частные письма к поэту. И даже описи этому розданному мемориальному добру, увы, не составили…
Еще год после визитов Пушкина в Малинники мать Анны с Евпраксией Вульф ждала от него какой-то определенности, решительного поступка. А он …совсем перестал ей писать. О многомесячном карантине поэта в Болдине, как, впрочем, и о его сватовстве к Наталье Гончаровой, Прасковья Александровна узнала, конечно же, от его родителей. Зря, что ли, в последние годы изо всех сил старалась разводить с ними «родственные» отношения? Точно известно, что 4 ноября 1830 года Александра Сергеевича в Болдине настигли сразу два осиповских письма. Которые, как замечает Нина Забабурова, «вызвали в нем какое-то раздражение (к сожалению, они не сохранились)». И на которые он «ответил ей немного холодно и желчно» по-французски – по-светски расплывчато и чопорно – уже на следующий день[136]
.