Пушкин – Тайная любовь

«Здесь мне очень весело, – иронизирует Пушкин по поводу своей раздуваемой вульфовской родней деревенской популярности в том же вышеупомянутом ноябрьском письме к Дельвигу. – Соседи ездят смотреть на меня, как на собаку Мунито… На днях было сборище у одного соседа; я должен был туда приехать. Дети его родственницы, балованные ребятишки, хотели непременно туда же ехать. Мать принесла им изюму и черносливу, и думала тихонько от них убраться. Но Петр Марк.<ович> их взбуторажил, он к ним прибежал: дети! дети! мать Вас обманывает – не ешьте черносливу; поезжайте с нею. Там будет Пушкин – он весь сахарный, а зад его яблочный; его разрежут и всем вам будет по кусочку – дети разревелись: Не хотим черносливу, хотим Пушкина. Нечего делать – их повезли, и они сбежались ко мне облизываясь – но увидев, что я не сахарный, а кожаный, совсем опешили. Здесь очень много хорошеньких девчонок (или девиц, как приказывает звать Борис Михайлович), я с ними вожусь платонически, и от того толстею и поправляюсь в моем здоровьи…» (XIV, 33)

В письме к Дельвигу от 26 ноября 1828 года разгадавший осиповскую уловку Пушкин продолжает собственную иронически описываемую понимающему его с полуслова другу игру: «Здесь мне очень весело, ибо я деревенскую жизнь очень люблю. Здесь думают, что я приехал набирать строфы в Онегина и стращают мною ребят как букою. А я езжу по пороше, играю в вист по 8 гривн роберт – [сентиментальничаю] и таким образом прилепляюсь к прелестям добродетели и гнушаюсь сетей порока – скажи это нашим дамам…» (XIV, 35)

Но до запланированного Пушкиным торжокского Рождества оставалось еще больше месяца. Деревенская публика ему надоела. Девчонки – тоже. Особенно – изводящая его своей сентиментальностью и ревнивыми упреками Аннушка, в жизни которой нет ничего более интересного, чем ее к нему неразделенное чувство. Как старшая и более умная, она прекрасно понимает, что если б Пушкин хотел связать свою жизнь с нею или хотя бы с ее младшей сестрой, то сделал бы это давно и без матушкиных расставленных на него ныне «силков»…

В общем, намеченных им себе сроков в Малинниках Пушкин не выдержал. Уже в начале декабря заскучал и, даже не дождавшись 10-го – дня рождения Анны Николаевны, заторопился по разным своим надобностям в Москву. Сказал, что уезжает не насовсем. Обещал вернуться к концу месяца. Прибыв в старую столицу, однако, замотался: журналы, издатели, сестры Ушаковы, первая встреча на балу с Натальей Гончаровой…

Хотел под Рождество «случайно» для Бакуниной, вроде как по дороге во все те же Малинники, оказаться в Торжке, но не успел. А потому откликнулся на любезное приглашение все той же Прасковьи Осиповой-Вульф уже без заезда в ее берновскую деревушку следовать в красивый старинный городок Старицу. Там специально для проведения рождественского бала и прочих увеселений своей многочисленной родни на время святок она сняла обширный дом. Планировала, наверное, что здесь, на виду у всех наблюдающих за поведением Пушкина заинтересованных лиц, и произойдет у него с одной из ее дочерей решительное объяснение.

Пушкин, конечно же, больше радовался бы, если б эти вульфовские празднования проходили в Торжке, где, как он думал, в это время гостила Бакунина. Но, поскольку и в Старице ему был обещан именно семейный праздник, где-то в глубине души он, может быть, надеялся на личное рождественское чудо. Представлял себе, что среди ближних и дальних съезжающихся сюда родственников Прасковьи Александровны увидит и почетную гостью – также принадлежащую к клану Вульфов фрейлину императрицы Бакунину…