Почему у этой пушкинской героини фамилия Воронская
? А всем ведь известно пристрастие птицы вороны к бесполезным для нее блестящим предметам, которые она тем не менее ворует у человека и тащит в свое гнездо. Перенесение Пушкиным с Екатерины Бакуниной на Наталью Строганову прозвища «Клеопатры Невы» и условного имени «Нина» призвано демонстрировать Екатерине то, что в отношении нее Пушкин якобы больше не питает иллюзий.Теперь он, мол, гораздо больше симпатизирует своей второй первой любви. Той, которая после очевидного одноразового близкого контакта с ним пусть и чисто ради пополнения собственной интимной «коллекции знаменитостей» (в которую входили, кстати, и император Николай, и будущий пушкинский убийца Дантес…) понимает поэта и старается активно поддерживать его репутацию благородного человека в великосветском обществе.
Похоже, послессылочный Пушкин в Натальиных «дьяволинках» умел находить свою прелесть. И потому в конце концов отказался от намерения вставить свое пристально-осуждающее разглядывание ее «блистательного» облика в свой роман – не стал иронизировать над с симпатией относящемуся к нему человечку. Не зря же Софья Карамзина в письмах намекает на то, что он и до конца жизни испытывал к «графине Наталье» особое чувство, связанное с былым поклонением. В общем, и до самого финала во многих онегинских строфах действуют только «наши», пушкинские. Похоже на то, что «чужие» в его произведениях просто вообще «не ходят».
Как ни путает нас Пушкин с дамскими беретами и уподоблениями своих пассий разным историческим гордячкам и строптивицам, сущностного узнавания главной героини его романа близкими ему людьми все равно было не избежать. Тот же сидящий в крепости Вильгельм Кюхельбекер, дочитывая последнюю онегинскую главу, делает в своем дневнике довольно странную, на первый взгляд, пометку: «Поэт в своей 8 главе похож сам на Татьяну: для лицейского его товарища, для человека, который с ним вырос и знает наизусть, как я, везде заметно чувство
, коим Пушкин переполнен, хотя он, подобно своей Татьяне, и не хочет, чтоб об этом чувстве знал свет»[155].Что ж, Кюхля доподлинно знал о чувствах своего друга и к Бакуниной, и к Жозефине Вельо, в которую и сам был влюблен и за которой помчался даже было с оказией в Европу. Но Жозефины на свете давно нет. Значит, должен был догадаться он, в пушкинском «Онегине» подразумевается единственный живой прототип Татьяны – Екатерина Бакунина.
Небезынтересны в этом плане редко цитируемые по причине якобы «малодостоверности подробностей» воспоминания современницы поэта Надежды Михайловны Еропкиной (1808–1897), которая встречалась с Пушкиным в Москве весной 1830 года, когда тот ходил женихом Натальи Гончаровой. Общеизвестно нежелание Пушкина толковать о своем творчестве в обществе, особенно – с дамами. Его биографы не без оснований сомневаются: стал бы он раскрывать душу перед 22-летней барышней в перерывах между танцами на балах? Но дело в том, что барышня эта в придачу к своей достаточно основательной для ее возраста начитанности – дочь знаменитого человека, спасавшего столицу от пожара при наполеоновском нашествии ее градоначальника, соседка по имению Гончаровых. А также – что для Пушкина еще более интересно – двоюродная сестра его любимого друга Павла Воиновича Нащокина, в доме которого он любил бывать и с обитателями которого общался по-семейному – тепло и нецеремонно.
«Литературный» разговор, о котором Еропкина вспоминает, у нее с поэтом случился не на балу, а на «небольшом» и «скучноватом» (стало быть, без обожаемых девушками ее возраста танцев) вечере. В 1883 году внук 75-летней уже Надежды Михайловны А.С. Сомов под ее диктовку записывает: «…Я пожаловалась Александру Сергеевичу, как трудно читать «Евгения Онегина», который выходит кусочками. Появится продолжение, а начало уже частью забыто. Хочешь перечитать первую часть, а ее не достанешь.
– Увидит Онегин еще раз Таню и какой будет конец? – полюбопытствовала я.