Пушкин – Тайная любовь

Но почему Анна Керн в своих воспоминаниях говорит о подаренной ей Пушкиным в Тригорском второй главе «Евгения Онегина»? Ведь известно, что вторая вышла в свет только в октябре 1826 года. Путает. Потому что во второй ей запомнилось хоть что-то «о ней самой» – здесь начинается история Татьяны, с которой тщеславная Анна Петровна ассоциирует себя на основании строк из, очевидно, лучше других помнившейся ей заключительной, восьмой главы:

XIV

Но вот толпа заколебалась,
По зале шепот пробежал…
К хозяйке дама приближалась,
За нею важный генерал

… (VI, 171)

Несмотря даже на то, что сама она не вхожа в приличные дома наподобие салона Карамзиных. И финальные романные слова Татьяны Лариной о ее вечной верности своему мужу – вовсе не жизненное кредо нашей молодой любвеобильной генеральши.

Ничего от Анны Керн и во второй главе «Евгения Онегина» на самом деле нет. И быть не могло, потому что писалась она еще в 1823 году в Одессе. Зато для Екатерины Бакуниной там подробно – в образах – излагается рост души, взросление, формирование мировоззрения самого Пушкина.

Он осознает, что в годы своей лицейской влюбленности в Екатерину с морально-нравственной точки зрения выглядел как Ленский, пусть даже в этом романном образе намешано немало черт разных его с иронией обрисованных либеральных знакомцев (Николая Тургенева, Василия Туманского, Владимира Лаваля…).

VII

От хладного разврата света
Еще увянуть не успев,
Его душа была согрета
Приветом друга, лаской дев.
Он сердцем милый был невежда

,Его лелеяла надежда,
И мира новый блеск и шум
Еще пленяли юный ум.
Он забавлял мечтою сладкой
Сомненья сердца своего;
Цель жизни нашей для него
Была заманчивой загадкой,
Над ней он голову ломал
И чудеса подозревал. (VI, 34)

За годы разлуки с Екатериной Пушкин уже давно из романтика Ленского душевно перерос в реалиста и скептика Евгения Онегина (Петра Чаадаева, в какой-то мере Филиппа Вигеля и даже своего бесконечно уважаемого патрона Николая Михайловича Карамзина…). А значит, и строго переоценил многие свои ветреные поступки:

XLVI

Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей;
Кто чувствовал, того тревожит
Призрак невозвратимых дней:
Тому уж нет очарований,
Того змия воспоминаний,
Того раскаянье грызет

… (VI, 24)

На Ленского его Онегин смотрит снисходительно – как повзрослевший Пушкин на себя самого в своей первой молодости:

XV

Он слушал Ленского с улыбкой.
Поэта пылкий разговор,
И ум, еще в сужденьях зыбкой,
И вечно вдохновенный взор, —
Онегину всё было ново;
Он охладительное слово
В устах старался удержать
И думал: глупо мне мешать
Его минутному блаженству;
И без меня пора придет;
Пускай покамест он живет
Да верит мира совершенству;
Простим горячке юных лет
И юный жар и юный бред.

(VI, 37)

Уже в самом имени Онегина, замечает Юрий Михайлович Лотман, как бы заложен сатирический смысл. Оно предполагает изображение молодого дворянина, пользующегося привилегиями предков, но не имеющего их заслуг. По ощущению исследователя, есть в этом имени и явный «духовный» оттенок: в пушкинские времена оно давалось не только мирянам, а и церковнослужителям, монахам[97]. Кто в этом смысле Пушкин перед своей Бакуниной? Просто обедневший потомок знатного рода? Живущий в своей михайловской пустыни по обету безбрачия «монах»? Оплакивающий безответственные поступки своей молодости грешник?..

«Простим горячке юных лет…» – это по сути и есть исповедь Пушкина, его мольба к Екатерине Бакуниной о прощении, подкрепленная сожалением и раскаянием в своем неблагородном поведении, изложенными в одной из следующих за просьбой строф:

XVII

Но чаще занимали страсти
Умы пустынников моих.
Ушед от их мятежной власти,
Онегин говорил об них
С невольным вздохом сожаленья.
Блажен, кто ведал их волненья
И наконец от них отстал;
Блаженней тот, кто их не знал

. (VI, 38)