Пушкин – Тайная любовь

А если вернуться к «Евгению Онегину», то убедиться в том, что, дописывая его вторую главу, автор думал о Екатерине Бакуниной, заставляет ее профиль, дорисованный им в самом конце черновика, уже после диагонально втиснувшихся в него строф стихотворения «Недвижный страж дремал на царственном пороге…». Портрет его девушки должен был возникнуть здесь по ассоциации с находящимися на этом листе выше заключительными строфами главы:

XXXIX

Покаместь упивайтесь ею,
Сей легкой жизнию, друзья!
Ее ничтожность разумею,
И мало к ней привязан я;
Для призраков закрыл я вежды;
Но отдаленные надежды
Тревожат сердце иногда:
Без неприметного следа
Мне было б грустно мир оставить.
Живу, пишу не для похвал;
Но я бы кажется желал
Печальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный друг,
Напомнил хоть единый звук.

XL

И чье-нибудь он сердце тронет;
И сохраненная судьбой,
Быть может в Лете не потонет
Строфа слагаемая мной;
Быть может (лестная надежда!)
Укажет будущий невежда
На мой прославленный портрет,
И молвит: то-то был Поэт!
Прими ж мои благодаренья,
Поклонник мирных Аонид,
О ты, чья память сохранит
Мои летучие творенья;
Чья благосклонная рука
Потреплет лавры старика! (VI, 50)

То, что профиль «плачущей» размазанными чернилами Екатерины, чье сердце надеется тронуть своим стихотворным романом поэт, нарисован здесь гораздо позднее заключительных строф второй главы, подсказывает традиционный для изображений его любимой шнурок на ее шее. По спине, шее и волосам до макушки профиля девушки поднимаются буквы, формирующие ее фамилию: «Бакунина». А в локонах у виска дважды «запуталась» важная для нашего рисовальщика связанная с этой его девушкой дата: «25 Мая» – ночь единственного их интимного свидания в 1817 году в безмятежно спящем Царском Селе.

ПД 834, л.41 об.

Глава 12. «Волчий» капкан

Еще в рукописи «Цыган» Пушкин «застолбил» свое право на Екатерину Бакунину – в подробностях запечатлел факт своего с нею интима. Особенно очевидно, впрямую – в рисунке на полях листа 14 в ПД 835, при ответе на вопрос «черноокой Земфиры» к ее любовнику Алеко: «…ты не жалеешь // О том, что бросил навсегда?» У того сомнений нет:

А я… одно мое желанье
С тобой делить любовь, досуг
И добровольное изгнанье. (IV, 186)

Обращают на себя внимание под «волной» постельного белья обувь и брюки мужчины, а также туфельки на ногах его партнерши: очевиден эффект неожиданности, случайности для обоих этого интимного контакта. В небрежных крупных буквах штриховки на брюках прочитывается «Бакунина Екатерина и я», а в сборках левой брючины с продолжением в «волне» взбитой над постелью простыни – «Сексъ въ Царскамь».

ПД 835, л. 14

Рисует Пушкин в этот раз на полях явно по прочтении беловика своей поэмы – от ее конца к началу. Потому безголовый ангел, обутый во все те же бакунинские туфельки с перекрещенными ремешками, выпархивает из-под его иронично-грустного пера еще ближе к началу поэмы – на поля листа 9:

ПД 835, л. 9

Здесь герой поэмы Алеко в разговоре с отцом Земфиры печалится об измене своей жены:

Старик.
О чем, безумец молодой,
О чем вздыхаешь ты всечасно?
Здесь люди вольны, небо ясно,
И жены славятся красой.
Не плачь: тоска тебя погубит.

Алеко.

Отец, она меня не любит. (IV, 193)

В линиях крыла и правой ступни безголового ангела Пушкин записывает имя своей любимой: «Бакунина Катерина». А в левом крыле и, соответственно, левой ступне – причину собственного «сплина»: «Я узналъ о ея романѢ». Констатирует он это здесь, конечно, по ассоциации со смыслом соответствующего фрагмента поэмы, но явно постфактум – не раньше 1825 года. И оценивает поведение своей потерявшей, по его мнению, голову от любви пассии словом «распутница», выписанным по краю правой полы одеяния ангела.