Пушкин – Тайная любовь

Что Пушкину теперь делать? Как спасать Екатерину? И где, наконец, достать самого князя Уманского? Отправив Дельвигу второе секретное поручение – узнать местонахождение князя, Пушкин мучительно раздумывает и строит планы в отношении Екатерины. Они записаны во многих местах рисунка с профилем Дельвига. Довольно четкий пример – на брови: «Къ 25 Мая Ѣду я къ матери ея просить руки ея».

В процессе многомесячного ожидания информации от друга Пушкин заполняет линии его профиля да и все свободное «замыленное» издателями рисунка пространство вокруг него собственными карандашными размышлениями на тему Бакуниной: что он непременно станет ее мужем после того, как официально попросит у ее матери ее руки. Ему кажется, что после такого несчастья с дочерью Екатерина Александровна должна стать мягче и прозорливее. Ну, просто обязана она оценить, наконец, его стольколетнюю бескорыстную любовь к ее дочери. Не сможет не поддержать его благородное стремление прийти к Екатерине на помощь в такой трудный для нее момент…

Похоже, что получив к осени от Дельвига второе письмо с очередным вложением, Пушкин узнал, что его соперник Уманский на самом деле уехал не за границу, а в свою вотчину Умань. Или, по крайней мере, уже возвратился из-за границы, минуя столицу, на свою родину. Это обстоятельство вполне можно было установить по «показаниям» кого-то из друзей и знакомых князя или из его собственного прошлогоднего письма кому-то из них с изложением его истинных намерений по поводу отъезда с глаз долой отвергнутой им невесты Екатерины Бакуниной.

ПД 841, л. 114

ПД 841, л. 114

Осмелюсь даже предположить, через кого Антон Антонович Дельвиг добывал важные для его друга эпистолярные документы. В таком щепетильном деле на роль дельвиговского «агента» лучше всего годилась, конечно, все та же наша коммуникабельная Анна Петровна Керн. Вдохновить ее на «подвиг разведчика» в принципе было не сложно. Достаточно, к примеру, легенды о том, что, прослышав о бакунинском деле, Пушкин хочет писать по его мотивам роман. Для пущей достоверности ему, дескать, недостает лишь реальной переписки участников драмы. Ну, разве отказалась бы тщеславная Анна Петровна стать «соавтором» знаменитого поэта, соратницей любимого мужчины в главном деле его жизни?

И она, конечно же, не отказалась, заслужив тем самым от Пушкина в его черновиках единственный собственный профиль, выполненный с восхищением. Он возник на листе при черновике письма «О публикации Бестужева-Рюмина в «Северной звезде» – возмущения Пушкина по поводу наглого нарушения тайными недругами-издателями его авторских прав.

Анна Петровна здесь у Пушкина впервые – красавица и умница! Сумела-таки нужное ему разнюхать, на что указывает ее теперь двоящийся, как у Дельвига, нос. Хитростью, о чем говорит ее двоящийся подбородок, сумела достать, чтобы переслать ему письма Уманского и Волкова. Есть у него теперь оружие и против этих его, как он их числит в своей «бухгалтерской книге», подлых врагов.

После отправки в Михайловское своей второй конфиденциальной бандероли хорошо знающий Пушкина Дельвиг обеспокоен. Чувствует, что с его другом в связи с полученными им от него доказательствами обвинения в адрес князя Уманского происходит что-то неладное. Потому что Пушкин теперь действительно в течение нескольких месяцев ему не пишет. И в первой половине января 1827 года Дельвиг из своего Петербурга начинает уже прямо кричать – возмущаться молчанием все еще пребывающего в старой столице друга: «…Пиши, ради Бога, ко мне, ты ни на одно письмо мое не отвечаешь. Странно для меня, как ты не отвечал на последнее. Оно заключало другое письмо, которое если не тронуло тебя, то ты не поэт, а камень». (XIV, 317) Поговорить по душам о накопившемся друзья смогли, похоже, лишь осенью 1827 года, когда Пушкин вернулся в Петербург из своего «успокоительного» Михайловского.

Он и в начале лета, сразу после майской попытки сватовства к Бакуниной, готов был, наверное, поделиться подробностями этого своего провального предприятия с посвященным в его драматическую любовь ближайшим другом Антоном. Но того в столице об эту пору не было. Пушкин тогда очень нуждался в Дельвиге, который один только и мог, как замечает его младший двоюродный брат Андрей Иванович Дельвиг, удерживать этого своего лицейского товарища от опрометчивых поступков – по крайней мере, «от излишней картежной игры и от слишком частого посещения знати, к чему Пушкин был очень склонен».[103]