Пушкин в Михайловском

У себя беспокоилась и Прасковья Александровна. Пушкин ей обещал быть непременно. Погода на редкость хорошая, и ясен был месячный путь, а Александр все не ехал: здоров ли? И когда раздались бубенцы на дороге, она уронила работу и принялась ходить по гостиной. Почему не верхом? Окна замерзли, и ничего не видать. Было слышно, как кто-то долго и обстоятельно высаживался на дворе.

– Кто же там наконец?

И ей доложили, что приехал… Пещуров! Она чуть не заплакала и соответственно приняла нежданного гостя.

Он подошел к ручке и прежде всего почтительнейше осведомился, не пребывает ли здесь господин Пушкин.

– Может быть, где-либо и в иных комнатах, но мне хотелось бы поговорить о нашем поэте именно с вами… конфиденциально и доверительно…

Прасковья Александровна вспыхнула… А впрочем, весь этот визит оказался совершенно особенным и так взволновал Прасковью Александровну, что она почти не спала ночь и на другой день с утра приказала заложить лошадей. Она решила сама съездить в Михайловское и навестить Александра. Она тревожилась и о здоровье его, и хотела сама все ему рассказать.

Няня встретила ее на крыльце. У нее после тревожной той ночи был сильно осунувшийся и озабоченный вид.

– Что, нездоров? – спросила с тревогой Осипова.

– Пойду погляжу… Уж не знаю, как вам и сказать, матушка барыня… Всю эту ночь горел, как свеча.

– Я обогреюсь и войду к нему. Ты только взгляни, проснулся иль спит.

В столовой был холод, лед со стекла переходил на подоконник. Не раздеваясь, Прасковья Александровна, встревоженная, опустилась в низкое кресло. «Покинут. Один. Печи не топлены. Вызову доктора. Увезу его к нам».

Няня не шла. На стене прохрипели часы и не добили: гиря уткнулась в спинку дивана. На Прасковью Александровну мелкое происшествие это произвело самое тягостное впечатление, и она, не в силах собой больше владеть, поднялась и пошла было по направлению к двери, но няня как раз тут и вошла. Лицо ее Осипову поразило: это было совсем другое лицо; оно было свежим и светлым, и каждая морщина на нем улыбалась.

– Няня, ты что?

– А я ничего! Только вхожу я к Александру Сергеевичу, а он стоит, извините, как бы только выкупавшись, и полотенцем себя растирает. «Что ж, как головка?» И он только смеется: «Все хорошо, говорит, а разве что было?»

– Так что же, здоров?

– А как лебедь, здоров, милая барыня! Сейчас они выйдут.

Прасковья Александровна, сама не зная чему, засмеялась.

– Ты плохо глядишь за ним, няня. Смотри увезу!

– А уж это как его барская воля… А только что думаю: никуда они от меня всурьез не уедут. – И няня подробно стала рассказывать и про горчицу, и про скипидар.

Пушкин и впрямь чувствовал себя совершенно здоровым и бодрым.

– Это была не столько простуда, – сказал он, войдя и здороваясь, – сколько… Не знаю, как вам объяснить. – И он засмеялся. – Простите меня, но вчера я гадал, и мне вышла дорога.

– Ну, дорога одна: прямо ко мне! – рассмеялась и Осипова. – У вас вон на стеклах мороженое, а у меня кофе со сливками… И мне вам есть что рассказать!

Дорогою снег ложился на полость, фыркали кони; Прасковья Александровна выразительно полною ручкой, затянутой в замшу, жестикулировала:

– Представьте: явился! И ну распевать: «на нашей обязанности…», да «священный долг дворянина», да слушал, как вы на экзамене читали «Безверие», и что молодых людей надо спасать, и что женская ручка может держать крепче каната.

– Вот это единственно верно! – соглашался вдруг Пушкин и ловил на лету ее руку.

– Единственно верно! А знаете, чем это все завершилось?

– Догадываюсь!

– Ужели?

– На вас получаются мои письма.

– Ну да! И он имел наглость… – Тут голос Прасковьи Александровны дрогнул, и она не могла ничего больше сказать.

– Я все понимаю. Да я бы…

– Я так и сделала! – горячо вскричала она. – Я сказала, что больше его не задерживаю!

Пушкин снова поймал и, на сей раз горячо и серьезно, сжал ее руку.

– И что бы вы думали! Он вынул часы и сказал: «А что, уже, кажется, и действительно поздно? Честь имею кланяться…» Как нравится вам этот «лукавый ходатай»? (Такое у этого дворянина было прозвище.)

Прасковья Александровна в своем возбуждении в эту минуту была совсем хороша; и у нее самой хорошо на душе. Так бы вот ехать и ехать, и мчаться, и вдыхать эту снежную пыль, и ощущать дорогое рукопожатие…

– Выкрала вам медведя из берлоги! – весело воскликнула она, вступая в гостиную. – Вот, получайте! А где ж самовар? А пирожки? Да дайте… в буфете… там клюква! Клюкву в сахаре кто же не любит? Александр Сергеевич, правда?

Глава двенадцатая. Свидание с другом

Святки проходят, прошли. Лев так и не приехал. И ни Плетнев. И ни Дельвиг… Няня, работа и Оленька. Ночью далекое завыванье волков. Утром холодная ванна и зимняя ясность морозного дня. Но комнату няня топит тепло.