– Сломанный Стебель, если ты думаешь, что уедешь отсюда без костыля, то глубоко ошибаешься. Так глубоко, что наружу не выбраться, – заметил Ратсо.
– Я просто спросил. Мне интересно было взглянуть на священные камни, вот и все, – сказал я, чувствуя себя уязвленным.
Ратсо разозлил меня, потому что сразу раскусил мою задумку, и мне было ужасно неловко.
– Я использую эти силы и природную медицину, чтобы отгонять от пациентов злых духов и тем самым помогать им исцелиться.
– Вы хотите сказать, исцелиться полностью?
– Мозес Лауфер Виктор Леонард, хватит, а? Я вижу, к чему ты ведешь! – снова набросился на меня Ратсо.
Впрочем, ругал он меня с улыбкой. Этим он немного напоминал мою маму.
– Если ты забыл, мы сюда не ради тебя приехали. И вообще, все это касается только членов племени и тех, кто родился в резервации. Так что ты в пролете.
– Я же просто спросил! Для информации!
– Ага, типа за других беспокоишься, – усмехнулся Ратсо.
Я пожал плечами. Ну ничего, спросить все-таки стоило.
– Исцеление пациента зависит от его собственного положительного настроя и от его веры, – добавил Шерман.
– Ага, и у меня все это было! – воскликнул Ратсо.
Я хотел было ему ответить, но меня отвлекло увиденное за окном. Машина Шермана катилась по Пайн-Риджу. Я прочитал на щите, что резервация разделена на десять районов и мы находимся в районе под названием Орлиное Гнездо.
Мы проехали уже несколько домов, и кое-что меня в них удивило. Например, я заметил, что на многих фасадах висит американский флаг, перевернутый вверх ногами, – в знак скорби и как вызов правительству США. Не было еще и десяти утра, а по улицам уже шаталось множество всеми забытых детей. В глазах их читалась безграничная скука. Чуть дальше на крыше заброшенной машины стоял маленький мальчик, одетый в грязные желтые трусы и такую же грязную потрепанную красную футболку. Он, не сводя глаз, смотрел на меня и, похоже, играл сам с собой в войнушку: когда я взглянул на него, ухватился за воображаемый пистолет. Рядом с машиной, прямо на голой земле, лежал человек. В первую секунду я подумал, что он мертв, но, скорее всего, он просто спал. Рядом валялись трупы бутылок. Человек постепенно трезвел на глазах у собственного сына. Тут заговорил Шерман: он с иронией заметил, что хранить у себя алкоголь или находиться в состоянии опьянения в Пайн-Ридже противозаконно. Но в Уайтклее, деревушке, расположенной по соседству с резервацией, четыре питейных заведения продают в среднем по четыре миллиона банок пива в год. Он назвал и еще одну страшную цифру: алкоголизм поражает восемь семей оглала из десяти. Ратсо сжал кулаки, думаю, ему непросто было наблюдать эту сцену. Я не сводил глаз с мальчишки в желтых трусах. Он не обращал внимания на человека, лежащего на земле, – может, своего отца или брата. Будь все это моей жизнью, случись мне родиться оглала – возможно, я тоже был бы сейчас здесь и тоже видел бы ужасные вещи и жил бы ужасной жизнью. Было очевидно, что люди, лежащие на земле, – привычное украшение улиц Пайн-Риджа. Детям ничего другого видеть не доводится, вот что потрясло меня до глубины души. Только то, что лежит под ногами. Я осознал, насколько безгранична отвага Ратсо. Он был, конечно же, одним из очень немногих, кто решился поднять голову и взглянуть на горизонт. Мы продолжали медленно катиться по улицам Орлиного Гнезда, и повсюду встречалась все та же отвратительная картина. Дети, потерянные, заброшенные. А чуть дальше по дороге нам попались подростки, которые ехали на лошадях, без седла. И лошади эти показались мне – опять моя любовь к животным! – необычайно красивыми.
– Оглала всегда поклонялись лошади, которую они называют
– Мне вполне достаточно моей, – прошептал я, взглянув на пса, который так и лежал свернувшись клубочком рядом со мной.
В этот момент мне ничего не стоило разрыдаться – просто из-за того, как невероятно трогательно пес на меня посмотрел. Я все-таки ужасно чувствительный. Так хотелось сказать ему: «Мы с тобой теперь вместе, ты же знаешь», – но я побоялся, что меня сочтут чересчур сентиментальным.