Пусть будет вечна...

— "Первый огонь я зажигаю тебе, владыка владык, Зевс, повелитель небес, Земли и богов. Смотри, твой светильник самый большой и самый красивый… А этот, второй, тебе, Дева, покровительница нашей земли, покровительница всех, кто живет на ней, и тех, кто плавает в море… Этот, третий, ласковый, — сердце матери моей, пусть бьется оно долго-долго… Вот огонь отца моего, и для него не пожалела я масла… Сына моего огонек, какой он трепетный, в нем розовый, желтый и голубой цвета, он такой нежный, что не обжигает даже моих губ… Вот огонь моего мужа, он загорелся сразу, сильный, прочный, ровный, пусть и дальше он будет крепок, мой муж, отец моего сына, пусть сын мужает при нем… Этот пусть светит отсюда, снизу, тем, кто наверху, далеко от нас — пусть души их, вознесшиеся высоко, пребывают в мире, пусть знают, что здесь помнят их — пусть увидят, если смогут, крохотный этот огонек… Вот и мой загорелся — не сразу, робко… Какой ветерок колышет тебя, почему ты такой неспокойный, когда ве остальные горят уже ровно? Ты даже готов погаснуть — не пугай меня, огонек, ну разгорайся же, разгорайся…

Женщина долго держит в руках девятый, незажженный светильник, держит, не говоря ни слова. И начинает все же едва слышным голосом:

— Мой сокровенный, тайный мой огонек, который сейчас загорится и осветит мое сердце… От чьего светильника я затеплю тебя, чтобы никто не разгадал моей тайны… нет, никого не хочу тревожить, даже мертвых, уже не связанных земными законами… Я своим огнем дам тебе жизнь, — как быстро вспыхнул ты, огонек, будто заждался моей руки, как высоко поднялся, как колыхнулся и вздрогнул и словно бы наклонил на мгновение голову, увидев меня…

Смотри, сколько огней вокруг, — а мне нужен еще один, особый, самый яркий, — ярче всех! — тебе я буду молиться теперь, тебе, девятый огонь! С тобой буду разговаривать в тишине и одиночестве, у тебя просить совета; я знаю, ты ответишь мне, когда я приближу к тебе мои губы…

Гори, гори, огонек, пламя тайной моей любви — как тянешься ты к моему лицу, будто понимаешь мои слова, будто хочешь прикоснуться ко мне… Но ты ведь знаешь, что если прикоснешься, оставишь ожог, мне не будет от него больно, но его увидят другие…

Что мне делать с тобой, огонь, осветивший уже мое сердце, уже горящий во мне, — может быть, посильнее дунуть и загасить? Или дождаться, пока ты не зажжешь меня всю и не спалишь? Нет, нет, я не то говорю!

Вот о чем я хочу спросить тебя — ты не погаснешь вдруг?..

Молодая женщина стояла уже на коленях, окруженная восемью светильниками и держа девятый, сокровенный, у самого лица обеими руками. Голос ее, и так еле слышный, перешел на шепот, огонек перед ней колыхался, словно отвечая ей. В зале царила тишина, будто все присутствовали при настоящем молении, даже режиссер, все время переговаривающийся с актером, не занятым в спектакле, смолк и приложил палец к губам, призывая собеседника к молчанию. Женщина продолжала шептать, лицо режиссера напряглось — он перестал различать слова, — вот приподнялся и крикнул:

— Последнюю фразу громче!

Актриса послушалась.

Она отодвинула светильник, как бы для того, чтобы лучше разглядеть огонек, слепивший ей глаза, и произнесла требуемое:

— А еще я хочу спросить тебя — о том, кого я жду: он вернется? Тогда я… — и все-таки перешла на шепот…

Кубик нашел под рукой нужный камешек и швырнул в воду.

— На этом мой сон кончился, сон-видение, его сменила другая сцена, к этой не имеющая отношения.

Но с той поры меня начала мучить загадка: ЧТО ЭТОБЫЛО? Просто сон? Или… знак? Знак, посланный моим городом? Или, может быть, это моя глубинная память, потревоженная моими собственными раскопками, показала одно из своих сокровищ? Показала и спрятала?

Я в самом деле это когда-то видел, или повар-сон сварил сию "кашу" из моей собственной "крупы"? И ПОЧЕМУ СЦЕНА?! В древнем городе, конечно, был театр — его раскопали полностью, он уходил от поверхности земли глубоко вниз. Может быть, я… видел эту женщину в свое время на сцене, сидя среди других в каменном амфитеатре? Или скрытно подсмотрел моление огню в доме женщины? Подсмотрел, а уж после память превратила его в сценический эпизод?

И еще. Если, как показал мне сон, я автор этой пьесы, значит, мне хорошо известно ее содержание? Как же иначе? Ну а коль сон-драматург, верный обыкновению обращать всякую действительность в театр, так и сделал, то она, эта действительность, не прикрашенная драматургическими штучками, все равно существует, она во мне и я должен ее знать?

Должен знать…