Пустяки

Кажется, лишнее говорить, что все сказанное относится къ описываемой мстности. Но и здсь время медленнаго распутства отразилось не одинаково на жителей. На однихъ оно подйствовало такъ, что они стали вполн пустяшными, — до такой степени пустяшными, что, встрчая ихъ, сейчасъ же даешь имъ соотвтственныя имена. Это тотъ разрядъ жителей, для котораго необходимъ непосредственный ударъ, толчокъ, громъ и молнія, чтобы онъ пришелъ въ память — такой ударъ, отъ котораго засвистло бы въ ушахъ, посыпались искры изъ глазъ, а мысли ходуномъ заходили. На другихъ эти годы отразились боле роковымъ и мене отвратительнымъ образомъ. Таковъ былъ Горловъ.

Вялость, апатія сдлались неразлучными его спутниками, у него все валилось изъ рукъ и онъ положительно не находилъ себ мста. Онъ избороздилъ всю Россію вдоль и поперекъ, все какъ будто что-то отыскивая, съ жгучею жаждой ссть на облюбованномъ мст, но проходила недля, мною мсяцъ — и онъ плелся дальше. У него не было дла. Какъ это ни странно сказать про крестьянина, который вообще привыкъ вчно быть занятымъ, озабоченнымъ, погруженнымъ въ работу, но относительно Горлова это была страшная правда. Онъ не могъ боле видть въ «полоумныхъ пустякахъ» дла, потому что питалъ къ нимъ непреодолимое отвращеніе. Видъ пустяшныхъ жителей омерзлъ для него посл гибели его семьи. Но мало того: не имя никакого дла, надъ которымъ работала бы и отдыхала его душа, онъ остался безъ опредленнаго занятія, шатался туда и сюда, мотая свою жизнь изо дня въ день и нигд ни съ какимъ занятіемъ не находя себ покою. Преобладающимъ чувствомъ была тоска, которую онъ разносилъ по необъятному пространству Руси…

Бывали случаи и минуты въ жизни Горлова, когда въ немъ вдругъ поднимались невдомыя силы, являлась жгучая жажда въ пользу православнаго народа, когда онъ чувствовалъ, что способенъ совершить ради своей нуждающейся деревни, въ пользу родного міра какое-то большое дло; тогда ему казалось, что тоска его пропадала, а въ измученной душ его совершается переворотъ. И онъ уже видитъ себя на площади, передъ громаднымъ сходомъ, которому говоритъ божескую правду, позоритъ полоумную, одурлую жизнь. И народъ слушаетъ, пораженный до глубины сердца. Но вдругъ его что-то ударяло, словно дубиной по головъ, рчь его моментально обрывалась, а въ сердц снова водворялось отчаяніе. Егора едорыча поражала вдругъ мысль, что онъ собственно ничего нужнаго не говоритъ, да и не въ силахъ ничего сказать, потому что ничего не знаетъ. Эта мысль клала его въ лоскъ. Посл такого момента онъ опускался и дряхллъ на двадцать лтъ.

Иногда, смущенный, что все больше и больше растрачиваетъ свою жизнь, онъ собирался совсмъ уйти вонъ, дальше отъ старыхъ мстъ, куда-нибудь въ невдомую глушь. Приволье глубоко волновало его. Его манилъ дремучій лсъ, непроходимыя и нетоптанныя человческою ногой земли; широкія, бездонныя рки. Тамъ, среди могучей природы, на лон матери-земли, во мрак дремучаго бора, онъ жаждалъ отдохнуть. Тамъ онъ примется работать: застонутъ сосны подъ его топоромъ, побжитъ дикій зврь и почернетъ земля отъ его плуга, а въ этой борьб онъ найдетъ свою потерянную радость, свой покой. Раздумывая надъ этими мыслями, Егоръ едорычъ чувствовалъ, что онъ поднимается духомъ, что сердце его замираетъ отъ надежды… Но проходила недля, проходилъ мсяцъ, и Егоръ едорычъ, кругомъ опутанный пустяшною жизнью, окруженный пустяшными людьми, забывалъ обо всемъ. Самъ не замчая того, онъ слишкомъ крпко приросъ съ ненавистной жизни, чтобы какая-нибудь сила могла оторвать его.

Горловъ и Портянка проходили до осени; когда уже полили дожди, они собрались домой. Между ними было ршено, что Портянка на всю зиму поселится въ изб Егора едорыча.

* * *

Нтъ никакой возможности логически связать вс событія совершившіяся въ деревн вскор посл прибытія туда Горлова и Портянки и заставившія ихъ измнить намренія.

У едося были рукава — это извстно. Но, къ несчастію, онъ ихъ лишился: они сгорли. Съ этого и началась исторія. едосй былъ глубоко пораженъ однажды, когда, вынимая изъ печурки свои рукава, гд они сушились, онъ увидалъ и понялъ, что ихъ у него больше нтъ. Онъ замеръ отъ этого несчастія и съ безмолвнымъ волненіемъ осматривалъ ихъ; они покоробились, высохли и при малйшемъ прикосновеніи къ нимъ трескались и крошились, какъ сухари. Нсколько разъ Федосй потрогивалъ ихъ пальцами, но, наконецъ, убдился, что одежды, спасавшей его руки отъ непогоды, нтъ у него. На глазахъ его навертывались слезы. Когда пришелъ въ избу Горловъ, едосй обратился къ нему съ страшнымъ упрекомъ, потому что именно Горловъ положилъ рукава въ печурку, и теперь не могъ слова выговорить въ свое оправданіе.