Пустогрань

– А это у них… надолго? – Маричка посмотрела на стену, отделяющую ее от Тени и Муськи, тут же натолкнулась на свое отражение в зеркале. Оно менялось: волосы укорачивались, потом удлинялись, рот кривился, а глаза…

– Что ты, нет, совсем ненадолго, я все-все делаю быстро, как хороший правильный ветер. – Венецианец не удостоил Маричку взглядом (куда только делось его радушие?) и наполнил пробирку ярко-салатовой жидкостью из прокопченной турки.

Маричка мялась у входа. Ей вовсе не хотелось проходить в кухню, почему-то захотелось как можно скорее уйти, и только мысль о друзьях задерживала в комнатной Венеции под морскими канатами с кухонными прищепками. Странное все вокруг, странное…

Уже несколько часов назад Маричка заметила нечто новое в себе, наверное, сразу после видения у Горгульи. Все краски как будто обрели значение: они стали ярче, насыщеннее, даже звучали по-особому, эти звуки Маричка не могла себе объяснить, но тревожно вслушивалась в красный, серый или мутный зеленый. Все они что-то говорили ей на своем языке, но она не могла разобрать ни слова, только низкий гул отовсюду. Как оказалось, не только ступени в подъезде имели острые углы: каждый предмет, который она видела, напитывался четкими до рези очертаниями, Маричка смогла видеть его со всех сторон, любая форма становилась понятной и объяснимой. Иногда она чувствовала даже происхождение всех на свете стульев, ковров, углов, движений, взглядов, вкусов… Чувствовала, но пока не могла уловить, чтобы разглядеть. Ей было страшно и любопытно. Нужно быть внимательнее, все повторяла она себе, и на это списывала новые ощущения. Ведь именно такого результата и добивался от нее Петровский. Вот только в этой квартире обостренные чувства становились непереносимыми, что-то угнетало ее и заставляло теряться. Может быть, потому, что у нее нет девяти жизней и не о чем особо вспоминать?..

Венецианец помешивал содержимое пробирки резным вязальным крючком. Острый его кончик напоминал заточенный клык, Маричка разглядела руны на узкой поверхности, но не успела даже подумать об этом, как Венецианец обрызгал ее едко пахнущей отравой прямо с конца крючка. Губы его плотно сжались, подбородок неправдоподобно заострился и вытянулся вперед. От былой улыбки не осталось и следа. Глаза походили на эти бесчисленные зеркала: черные, непроницаемые, устрашающие. Маричка вдруг почувствовала слабость и легкость одновременно. Она опустилась сначала на колени, потом прилегла на пол плавно покачивающейся кухни. На секунду ей показалось, что еще немного, и она сможет просочиться сквозь пол и погрузиться в холодную морскую воду. Волны сомкнулись вокруг нее… И она больше ничего не помнила до того момента, как проснулась в подвале на потертом изрезанном коврике.

Марк любил кукол всегда. Он собирал их потрескавшиеся тела на помойках, выискивал на блошиных рынках, ездил в заброшенные деревни на поиски клада и всегда находил его: поразительно, как быстро люди утрачивают интерес к лучшим друзьям детства – игрушкам. Он же ценил их всегда. Их безмолвие, их покорность, их полные обожания глаза не позволяли ему чувствовать себя одиноким. Он восстанавливал, клеил, чистил, пришивал, полировал без конца. Он придирчиво осматривал работу и редко оставался недовольным собой и новым другом. Он бы никогда не выбросил такого красавца! Другое дело люди… Только осознав свою власть над ними, кукольник понял, насколько они ничтожны: тщеславные, глупые, ограниченные, такие послушные в его силках, но в то же время бездарные, в них никак не вдохнуть вторую жизнь, так пусть хоть секунду поживут с новой искрой! Он смеялся над ними, бесновался и радовался, когда удавалось вернуться к тихим полкам, где его ждали настоящие принцессы, клоуны и пираты.

Глава пятнадцатая Пустой подвал