Пустогрань

– Да иди ты со своим чутьем, давай заканчивать уже, мне не терпится перекусить! Такой голод после той горгульи, наверное, не стоило ее трогать, раз Первый не велел… Да ну его, девица больно хороша на вкус. Чуть горчила – наверное, от бессилия. Тащи давай, нечего откладывать.

Ах, если бы можно было так сшить тонкую слюду, чтобы хоть краешком глаза прикоснуться к отражению родного времени! Вот уже десятки лет он экспериментировал со всеми возможными материалами, от стали до агата, чтобы смешать наконец необходимые элементы и вернуться домой. Домой… Там он тоже экспериментировал. Божественной чистоты зеркала ждал дож, и медлить больше было невозможно. Как он рисковал! Чем он рисковал! И все потерял, оказавшись в другом времени, в другой стране, в другом мире. Какой из металлов превратился в волшебный порошок? Он даже не помнил, что именно смешивал в тот раз в надежде на ясность отражения! Что же делать? У кого еще просить, если все только разводят руками и с сочувствием дарят альбомы с фотографиями и гравюрами?.. Но выход есть всегда, даже из тюремной дыры всегда можно выйти на свет, хотя бы ради присутствия на собственной казни. И он согласен на все, на все, ради крошечной подсказки, как попасть туда, где его идеальное зеркало еще не готово.

Глава шестнадцатая Удивительное падение

Они переругивались еще несколько минут. Маричка не вслушивалась в разговор, но понемногу оживала. То ли от потока яркого лампового неона, то ли от того, что запах грозы удалось забрать с собой и он проникал все глубже, восстанавливая силы, Маричка вновь почувствовала себя собой; она не была пустой оболочкой, в ней жила она сама и что-то еще. Словно для этого освободилось в ней место. А раньше этого места не хватало.

Локтем Маричка чувствовала зеркало в кармане Венецианца. Круглое, с резной ручкой и богатой оправой. Наверняка такое же страшное, как и в квартире-городе. Но чем ярче Маричка представляла себе, как выглядит эта вещичка, тем больше хотелось посмотреть на нее. Призрачные отражения уже не пугали, а притягивали. Их хотелось рассматривать. До жадности, похожей на чувство сильнейшего голода.

Маричка безвольно опустила руку. Безвольно – и аккуратно, чтобы Венецианец не почувствовал прикосновения. Она сжала пальцы вокруг зеркальной оправы, почувствовала резные листья, каждую жилку, на которую не поскупился ювелир, каждый драгоценный камень, вплетенный в рисунок цветов и капель росы. Идеально гладкая поверхность зеркала вдруг стала влажной и вязкой, как будто опускаешь подушечки пальцев в желе. Маричка облизнула губы.

Венецианец продолжал что-то доказывать высокому и прямоугольному Охотнику, а Маричка уже вынимала зеркало. Она чувствовала, как оно тянется к ней, чувствовала, сколько в пальцах силы и ловкости. Как от пальцев они проникают в руки, колени, плечи, снимают отечность с шеи, глаза словно умылись родниковой водой… Маричка заметила кафельный пол с трещинами, высокие крашеные стены, мигающие над головой лампы. Иногда встречались стайки стульев, охранники и пленница проходили мимо запертых дверей, портретов незнакомцев. Все повторялось, словно они ходили кругами: каждый новый штрих через несколько шагов находил своего двойника. Все как в кино. Ненастоящее. Похожее на еще один сон, сотворенный сумасшедшим.