Пустогрань

– Да идите уже посыпьте им немного угощения! – Зинаида раздраженно кивнула на мешочек. – И за дело!

Первым вернулся Маячник с цыганами. Он бережно опустил блюдце на стол и принялся пересчитывать гостей. Те тоже устроили перекличку: не забыли ли кого в спешке. Кто-то пустился в заунывную песню, кто-то тренькнул гитарной струной, но обоим шикнули, чуть не сдув Барона с края блюдца. Тот, неловко балансируя, все же забрался повыше к ободку и пересчитывал поголовье своих. Они не всегда умещались всем табором в блюдце. Когда-то цыгане были процветающими, могли занять целый поднос и угнать не одну лошадь, но сейчас измельчали. В пригороде у Зинаиды было спокойнее, сколько песен они тогда спели! Но мятежные души просились в город, ближе к движению, ближе к сокровищам. И что получили в итоге? Блюдце. Все разбежались, соблазнившись щедрыми подачками судьбы. А те цыгане, что остались, все больше грустили, чем балагурили. Их приютил в своем углу Тень. Конечно, разбредались цыгане по всему дому, но по ночам всегда возвращались. Молчаливый днем, ночью Тень рассказывал малышам удивительные истории тропинок, утешал вдов легендами дома, на похоронах и свадьбах вторым после Барона держал слово. И никогда не промахивался с выбранным тембром. В его тени всем им было спокойно, а ему, не имеющему даже тела, с цыганами по пути. Возможно, дороги их однажды разойдутся, но кто же думает о завтрашнем дне? Барон покачивал головой и утешал себя тем, что пусть табор его стал немногочисленным, зато сильным. Задиристость их поутихла в пользу мудрости, а дети рождались теперь с синими глазами и пели песни более правдивые, чем их деды, только после такой песни глаза цыганят становились карими, но продолжали лучиться знанием.

Зинаида почтительно поклонилась Барону. Табор уселся кружком, Барон вышел в середину:

– Ты неслучайно позвала нас сюда, верно?

– Это верно.

– Несколько недель назад один из моих мальцов спел песню, которую никто из нас не понял. Это как-то связано?

– О чем была та песня, Барон?

– О звере, таящемся в чаще леса, и идущей по лугу девушке, которая спит. Зверь обходит девушку и тянется к ней зубами. Девушка спит, но протягивает руку в ответ.

– И чем же заканчивается эта песня?

– Она не заканчивается…

– Все песни заканчиваются.

– Только не эта. Малыш все пел и пел ее, пока глаза его из синих не стали карими. А потом он забыл конец.

– Да, мне кажется, эта песня – предсказание.

– Большие ли беды прочит нам мальчик?

– Возможно, смерть.

– И что же должен сделать гордый народ, раз он здесь?

– Поделиться с той самой девушкой вашей силой, вашими песнями, обвить ее вашими струнами и загнать для нее табун лошадей.

Барон расправил плечи, табор напряженно молчал, глядя на него с преклонением.

– Мы поможем девушке, верно, ромалы?!

– Поможем! Поможем!

– Тогда устраивайте лагерь. Скоро соберутся все, кто должен, и мы начнем.

Зинаида снова обменялась с Бароном поклонами. Маячник вышел встречать Ганса. Табор зашумел старой песней. Маричка спала.

Духи города никогда не спят, они замирают в невесомости своей силы и двигаются с места только в самый сложный момент. Они сцепляют руки, обвивают талии друг друга и пускаются в медленный пляс, полный бережного преклонения перед мощью мира. Их почти никто не видит, но они незримо присутствуют у самых высоких зданий, в самых красивых парках, у закованных в цивилизацию рек. Они чувствуют малейшие вибрации и мнут асфальт гигантскими шагами, чтобы оградить от магических вспышек самое дорогое, что у них есть, – город. Город не выдержит магии, он слишком гордится собственной силой.

Глава восемнадцатая Сбор

Муська и Марк отдали лифт Гансу и Маячнику. Они спускались вниз пешком, подолгу останавливаясь на лестничных клетках и внимательно прислушиваясь к происходящему в доме. А с домом происходило много необычного. Стены меняли цвет: ярче, бледнее, кое-где сквозь зеленую краску пробивался искристый алый, за косяками дверей разливалась лазурь, серый некрашеный бетон ступенек становился местами желтым, местами багряным. Переливы цвета были спонтанными, то быстрыми, то медленными, то казалось, что вот эта-то ступень точно удержится в реальности, но и она постепенно заливалась красным, будто заражалась чумой или оспой. Двери хлопали, пасти мусоропровода лязгали металлом, трубы сжимались до тонких ниток, батареи звенели, бесновались застенные стрижи. Шум затихал и с новой силой разгорался.