Пустой человек

Сон окончательно сминает меня, комкает в невидимых руках. Почти не болит голова, почти не мешает вставленный в руку катетер. Это чтобы не мучиться каждый раз, нам их в вену вставляют. Главное, чтобы не забился, тогда тоска.

За окном снег. У меня уже третий заход подряд, я во временах года потерялся. Только вот был ноябрь, а уже – конец декабря. Капельницы, капельницы, уколы, анализы, снова капельницы. Стойки для бутылок с лекарством даже не убирают из палаты. Сгребают на ночь в угол, чтобы в темноте не посшибали, кому в туалет, и все. Они там и стоят кучей. Рощей. Изображают белый лес, который мало кто из нас увидит вживую.

– Жена твоя завтра придет? – внезапно спрашивает Леня.

– Должна. Дочку в школу, потом еды принесет. – Я не удивляюсь внезапному вопросу, но он меня будит. К Лене никто не приходит, он из области. Да и там – некому.

– А моя померла, Женька… Шесть лет назад, на Покров. И, вроде, не болела. Сердце прихватило, а фельдшер в район уехала. Невовремя.

– Ты говорил…

Он опять ворочается, потом встает, нащупывая ногами тапочки на полу.

– Хорошая у тебя баба, заботливая. Пойдем, отольем, что ли?

Я отказываюсь, и он одиноко шлепает резиновыми сланцами по линолеуму, стараясь не задеть спящих. Туалет в коридоре, за двумя поворотами. Для настоящих бойцов. Я однажды туда дошел, а на обратном пути обмяк по дороге. Медсестры помогли, встал.

Дверь, скрипнув, закрывается за ним, но не до конца. Так и остается порталом в другой мир, с люминесцентным светом и редкими шагами дежурной сестры.

У меня начинает болеть рука. Дергает и немеет. Что-то с венами, мне уже объясняли. Наверное, наркоманам проблема близка, я слышал такое. Им – и еще нам.

Старик у двери начинает хрипеть громче. Сипит, булькает. Звуки напоминают что-то механическое, пробитый насос или нечто вроде. Он вторую неделю не ест ничего твердого. Врач приносит цветастые пакеты питательной смеси, дед медленно отпивает. По глотку. Весь день, иногда подогревая пакет на батарее отопления. Всем все понятно, но здесь никого не удивляет. Каждому хватает своего персонального зародыша Чужого, жрущего изнутри, чтобы обращать внимание на других.

Негатива нет, просто все дружно смотрят внутрь себя.

– Женек, чего не спишь? – Это уже Димка, более-менее ровесник, остальные все старше. Ну, как ровесник: мне сорок два, ему двадцать четыре. Но не шестьдесят плюс все же, это объединяет.

– Как догадался? – я щурюсь в темноту, но не вижу его. – Вангуешь?

– Да ты храпишь во сне. Как конь! – он тихо смеется. – А сейчас только дед рычит, а храпа нет.

У Димки ничего сейчас не болит, просто нет правой ноги. Думал, ударился, оказалось саркома. Пара костылей и неопределенность еще хуже, чем просто неясные перспективы. Можете мне поверить на слово.

Впрочем, что в наших перспективах неясного? Все там будем. Нам просто повезло с экспрессом на другую сторону Луны.

Леня медленно возвращается. Шаги, сиплое дыхание остатков легких, потом его грузная фигура заслоняет дверной проем.

– Три часа ночи, пацаны. Чего расшумелись? В коридоре слышно.

Димка снова смеется:

– А что, Язва не спит?

Язва – это медсестра. Она сегодня как раз на ночном дежурстве. Прозвище приклеилось намертво и бережно передается от уходящих поколений новым пассажирам экспресса. Так-тоона ничего, но с похмелья лучше бы не общаться. Разумеется, с ее похмелья – у нас пить нет ни сил, ни желания.

– Спит… – Леня громко топает в проходе между кроватями. – Накатила, небось, и в люлю.

Димка снова хихикает. Его каждый день навещает невеста, рассказывает о пользе позитива и вере в будущее. Он верит. Я даже завидую людям, которые во что-то верят. Им, наверное, легче пережить встречу на приближающемся вокзале с уставшим ангелом и не менее поникшим от трудов бесом.

– Как там сортир, все на месте? – я слышу, что Димка берется за костыли.

– На месте… – ворчит Леня, устраиваясь на кровати. – Куревом воняет из женского. Опять Язва дымила или девки из второй палаты.

Я понимаю, что рука сама не пройдет. Шуршу блистером анальгина и выдавливаю сразу две таблетки. Гулять так гулять. Укол на ночь уже перестает действовать и меня ждет невеселое ожидание позднего зимнего рассвета. Нет уж.

– Две? – догадывается Леня. – Вредно же. Печенка отвалится.

Тут уже я смеюсь, одновременно провожая взглядом нелепую трехногую фигуру: Димка протискивается к двери, открывает ее костылем и выходит в коридор.

– Только о печенке мне и заботиться, Лень…

Мы здесь все на «ты». И без отчеств. Здоровый мужской коллектив, спаянный похожими проблемами.

Через двадцать минут я обдумываю тяжелой головой сразу три вещи: руку отпускает, пора в туалет и куда, собственно, делся Димка? Он некурящий, так что… Черт, а если упал? Отсюда не слышно, а сам встать не может!