Пустой человек

– На этом, друзья, пора мне с вами прощаться! – Это я оставшимся, кого охрана в панике не перестреляла, пока я им глаза отводил. Подошел к окну и выпрыгнул во двор, вместе со стеклами. До леса еще черти сколько идти, я же без машины.

Почему они меня все за какого-то йети принимают, вот вопрос? За бигфута иноземного, само какое гнусное! Наш я, природный русский леший, хоть и мало нас осталось.

И, кстати, права была эта девка иноземная, что возле именинницы стояла и нервно бубнила одну фразу: лучше бы слона подарили.

От него хлопот меньше. В натуре.

До остановки

Иногда от тяжелого грохота трамвая подвал оживает. Звенит единственное уцелевшее стеклышко в окне под потолком, с толстой ржавой трубы срывается капля, шлепаясь на пол. Пустая пластиковая бутылка с фольгой на горлышке вздрагивает, словно собираясь перекатиться в другой угол.

Безуспешно, но сама попытка заслуживает похвалы.

Потом все стихает. Невидимый отсюда трамвай уходит, глотая рельсы. Наступает тишина. Здесь сыро и холодно – всегда, даже летом. Земляной пол и никакого солнца.

Мне уютно. Или только так кажется, но выходить наружу не хочется. Между трубами и полом стоит поломанная тумбочка, отсвечивая остатками полировки. Бог ведает, кто ее притащил сюда и зачем. Давно не ломаю над этим голову, мне некогда. Я плету нити, серые и липкие нити сверху вниз и по диагонали. А потом штрихую пространство между ними, создавая идеальную сеть. Чудо совершенства, что бы там ни думали люди.

Кстати, они сюда тоже заходят.

Иногда спеша, почти бегом, чтобы матерясь открутить несколько вентилей. А иной раз – надолго, расставляя ящики на полу. Садятся и достают нехитрую выпивку. Странное место для отдыха, но люди вообще не от мира сего. Построить своими руками все, что я вижу, создать трубы и трамваи, тумбу и ящики, чтобы украдкой убивать себя жидкостью внутрь… Выше моего понимания.

Но мне и не нужно их понимать. Мне нужно прятаться, когда их заносит нелегкая.

Скрипит дверь. Я перебираю ногами по паутине, в панике забираюсь вверх, к спасительной толщине труб. Меня не любят даже равнодушные ко всему нарики, а от людей пьющих нужно спасаться бегством сразу.

– Здесь тормознем, – грубый голос рубит тишину. Пластует ее широким ржавым ножом интонаций и бросает на корм собакам. – Дыра, конечно…

– Типа того. Хотя… Да нормуль местечко! Там за ящиками пара фуфаек, можно на пол бросить.

Этот не такой пропитой. Но тоже грубоват.

– Фу, на тряпках… – визгливо говорит сразу всем (и мне заодно) третий голос. Девушка. Она же женщина. Эти самые злые на нас. – Могли бы и на квартире.

– Да негде сейчас, – грохочет грубый. – Попрет и на фуфайках! Не графья. Слышь, Борисыч, ты не граф, нет?

Смеется еще противнее, чем говорит. Срываясь на лай, словно душит собаку. Или сам – она и есть. Я осторожно выглядываю из-за трубы. И на вид он так себе – нечесаные волосы, щетина с пятнами седины, грязная майка с дырой подмышкой, сползающие спортивные штаны. Классика жанра, сюда такие любят забираться.

– Не, не граф. Я этот… Князь мира сего! – неведомо откуда выцепив формулировку, откликается Борисыч. Теперь я вижу и его – моложе приятеля, не такой грязный и запущенный, но уверенно движется по тому же пути. Поиск дао среди растворов этанола.

– Придурки, – фыркает девушка.

Ей лет двадцать пять, вряд ли больше. Озорной топик выше пупка, виктимные шорты и квадратная сумочка, маленькая, как почтовый конверт. Зато на длинном ремне. Лицо смазливое, хотя глазки маленькие. Почти как у меня, но у меня их больше. И выражение лица странное – не предвкушение выпивки (уж этого я насмотрелся!), а скорее как у исследователя. Ученые так смотрят. И молодежь в музеях.

Свежая барышня, вовсе неподходящая к месту и компаньонам. Ну да это не мои проблемы.

– Крот, а ты пожрать взял? – интересуется Борисыч. Грубый застигнут врасплох. Он стоит с ящиком в руке, бросив звякнувшую сумку прямо на пол.

– Я ж это… Ну, за бухлом ходил…

– И че? – угрожающе уточняет Борисыч. – Я тебе денег и на колбасу дал, хлеб вообще копеечный.

Крот аккуратно ставит ящик посередине подвала, идет за следующими.

– Забыл, Серега… Настойки взял, сигарет еще, а это… Не лайся. – Вид у него виноватый. У них алкашей все эмоции снаружи, даже я разбираюсь.

Борисыч пинает попавшуюся под ноги бутылку, ту самую, с фольгой на горлышке, и отправляет ее в короткий полет на груду ящиков. Я, кстати, сомневаюсь, чтобы там внизу были фуфайки, но не имею здесь даже совещательного голоса. Бог с ними, зато бутылка теперь там точно есть.

– Дебил ты, Крот, – говорит девушка. – Настойку и так пить противно, а всухую – вообще жесть. Бегом в магазин, пьянь старая. А то не дам!

Он застывает на месте с очередным ящиком в руках и застывшим лицом. Поляна почти подготовлена, а теперь куда-то бежать?!

– Молодой сгоняет, – выдавливает из себя ветеран борьбы с бутылкой. Гляди–ка: испитой, а с понятиями?