Пустой человек

Наконец тело медленно наклонилось вперед и распласталось на полу. Кот подскочил ближе, но Михаил был настороже. Стрелять больше нечем, но никто не мешает просто свернуть ему голову. Вообще никто не мешает. Даже совесть.

Кот остановился, словно обдумывая ту же мысль, потом резко развернулся и выскользнул в коридор. Предстоял долгий путь, мимо лифта, по шахтам вентиляции. Как-нибудь выберется на поверхность, выберется. Без помощницы он почти беспомощен, а его мысленный призыв из–под земли никто не услышит. Значит, придется выбраться.

Михаил сел за главный пульт и сказал основной пароль. Аварийный полусвет заменило нормальное сияние ламп, экраны ожили. Он внимательно посмотрел на отметку мечущегося по коридорам вертыша. Потом уточнил у компьютера дальнейшие действия. По всему выходило, что сегодня ему везет больше, чем противнику. Неторопливо сходил на склад, взял автомат, патроны и немного консервов. Для начала хватит, а там разберемся. В жизни появилась уверенная цель – мочить этих тварей. Где угодно. Как угодно.

Метка кота приблизилась к входу в шахту вентиляции, но охранная система сработала на «отлично». Михаилу не особо интересно было – мина-ловушка или лазер, но что-то порубило эту тварь на фарш.

Дороговато все обошлось. Пора оттащить труп вертолетчицы к мусоропроводу, а Светку нужно похоронить на земле. Непременно там, на вершине одного из холмов. А потом вернуться сюда, за пульт, и подумать, какими силами дальше воевать с тварями. Техники в убежище немало, но и противник… К тому же, на кошек теперь рассчитывать нельзя.

Да, не забыть – рюкзак нужен новый. Взамен простреленного.

После всего

Над городом кружили птицы. Целые стаи. Они то становились атакующими штурмовиками, пикировали на одни им видимые цели, то стекались снизу вверх в единый дрожащий клубок. В спираль. В ядерный гриб, чтобы парой минут позже рассыпаться стрелами вниз.

Раньше их столько не было. Раньше многое было не так, но… Пришлось привыкать. Или бежать отсюда без оглядки. В деревнях, говорят, попроще сейчас. Как последний вариант – отойти в развалины, скинуть с плеча автомат, по пути сняв с предохранителя, и упереть твердый компенсатор снизу в подбородок. А потом – что птицы, что рыбы…

Один, как говорится, черт.

Степан мысленно перекрестился. Размахивать рукой в воздухе сейчас некстати: кроме птичьих, за ним могли наблюдать и другие глаза. Внимательные. И не всегда человеческие. Раньше он бы первый посмеялся над такой мыслью, а теперь не хочется. Такие твари иной раз попадаются патрулям, что не до смеха.

Люди, в основном сидевшие после Судного дня по подвалам и бомбоубежищам, в развалинах появлялись редко. Сперва, конечно, приходили – кто проведать родной дом, внезапно ставший остальным братской могилой, кто – поискать оставшиеся целыми вещи. Теперь, когда вместо заводов и складов в основном зияли воронки и целые котлованы, любой гвоздь пригодится.

Особенно, гвоздь.

Степан опустил бинокль, через который внимательно осматривал бетонные огрызки, арматуру, сгоревшие свечки деревьев. Вроде, никого. Только птицы, черным просом усеявшие небо.

– Михалыч, дальше пойдем? Вроде, никого…

Напарник, мужик лет шестидесяти, успевший обрасти клочковатой седой бородой, почесал затылок.

– Ну, Степ, не знаю. С одной стороны – маршрут Майор четко задал, а с другой… Что там делать-то, в развалинах? Приключений искать?

– Вот и я думаю…

– Пожрать бы, Степа. Да на базу.

Михалыч неловко повернулся, зацепившись за изогнутую обгорелую проволоку.

– Тьфу ты, блин! Глянь, какую дыру вырвал в куртке.

– Нинка зашьет, не переживай. Новую теперь не найдешь.

– Ага. Давай курнем, что ли?

– А заметит кто?

– Да не видать же… Плюнь. Нет никого.

Из дыры в стене дома, откуда они наблюдали за разрушенным микрорайоном, выползло облачко дыма от двух самокруток. Ветерок сразу рвал густой дым, растворял его в себе.

– Михалыч, а ты вот в Бога веришь? – Степан сплюнул вниз, посмотрел, как сгусток разворачивается в воздухе, исчезает в камнях.

– Я, Степ, ни в кого уже не верю… – Михалыч выдохнул, почти скрывшись на пару секунд за облаком дыма. – Как мои все под плитами остались, так и не верю. Это тебе двадцать три, вся жизнь впереди. Хоть какая, а – жизнь. А моя закончилась. Ни веры, ни надежды. Бог…

Он сморщился, как от небывалого теперь лимона.

– Плохо… А я вот – верю. И все это, – он махнул рукой в сторону развалин. – За грехи нам послано.

– Сильно твои родители грешили? – невесело усмехнулся Михалыч. – Кредиты не платили? Или дорогу на красный перебегали? Или дети вот…

Степан промолчал. Спорить было сложно, но какое-то неясное чувство жило в нем, помогало вставать по утрам с жесткого матраса, пить пахнущую хлоркой воду из запасов базы, слушаться приказов Майора.

– Пойдем, Степа… – жалобным, не своим голосом произнес Михалыч. – Ну его к черту, этот патруль, чего мы тут не видели.

Они старательно затоптали окурки и начали осторожно спускаться по разбитой, без перил, лестнице, усеянной дырами с торчащей арматурой.