Пустой человек

Если бы за кружащейся стаей кто-то внимательно наблюдал, и у этого кого-то был подходящий мощный бинокль, он понял, что это – не птицы. Одинаковые серые фигуры с красноватыми крыльями кружили над умершим городом и собирали урожай. Всех, кто еще не отправился в ад.

Их же нужно забрать с собой.

Довоенные фотографии

Я люблю старые фотографии. В них навсегда застыло свое настроение. Свой шарм. А как прекрасен был довоенный Париж… Все эти дворики, чернявые француженки с глазами похотливых ланей, старые машины, Башня. С каждого изображения мне тихо улыбаются спокойствие и тяга людей к простому счастью. К несложному. К обычному, черт его раздери, счастью!

Где было солнце и было будущее.

Если фотографии качественные (а я закачал в планшет самые лучшие из тех, что нашел на базе), то при увеличении видны детали. Мелочи. Многое. То, чего глаз обычно не замечает. Трещины на асфальте, случайно попавшее в кадр белье на ржавом балконе. Часть вывески, которую нужно додумать. Таблички с именами разрушенных улиц. Испуганные чем-то голуби, навеки замершие в хлопотливом желании обнять мир своими крыльями. Неслышимая «Марсельеза». Коротко подстриженный араб в розовой майке возле своей тачки с… А теперь уже неизвестно, с чем, видны только ручки. То ли зеленщик, то ли продавец мороженого. Да это и не важно. Сейчас уже ничего не важно.

Осторожно кладу планшет на белоснежное одеяло рядом с собой, тянусь за сигаретами и пепельницей. Мир навсегда изменился. Теперь никто не борется с курением. Никто не продает мороженое и газеты на углу рю Бломе и… Как же называлась та улица? На фотографиях ее нет, значит, теперь вряд ли кто-то вспомнит. От отеля «Эдем» там остался только призрак. Марево строгих очертаний в навеки отравленном воздухе бывшей Лютеции. Мне почему-то кажется, что и воздуха там не осталось – вечное ничто над стеклянной лавой кратера. Великанского катка на месте столицы la belle France. От этого перекрестка до Башни было километра полтора–два. Чепуха для боеголовки «Надежда пророка», одной из восьми в ракете.

Не знаю, на что надеялся пророк, но все сбылось в лучшем виде.

Столбик забытого пепла падает с сигареты. Как всегда мимо пепельницы: я сдуваю его с одеяла. Не к месту будет устроить здесь пожар, другой дом вместо этого – не построить. Не из чего. Да и некому – от отряда остались я и вечно недовольный рыжий Данила. Было десять, стало двое, простая математика. Минус восемь. Почти как на улице. Там, правда, минус четырнадцать. Надеюсь, старый градусник, приколоченный за окном, не врет.

Если бы не тарахтящий на последних литрах бензина генератор в подвале, я бы и не рассмотрел, сколько там градусов, за окном. Вечная полутьма, серый снег и безлюдье. Надо подзарядить планшет, пока есть электричество.

За дверью громко кашляет Данила. Когда ему станет хуже, отряд сократится до минимума. Лечиться давно нечем, блистер антибиотиков стоит ящик осколочных гранат. Если противотанковых – то десять штук, но они редкость.

Данила открывает дверь и вваливается в комнату. От удара с потолка сыплется труха, прямо на его короткие рыжие волосы, но он не замечает.

– Стас, надо дальше. Идти надо.

Его опять скручивает приступ кашля, Данила держится за грудь, сгибается, отплевывает кровавый сгусток. На светлом полу кровь выглядит как лист волшебного дерева – объемный, ярко-красный, с прожилками.

– Знаю.

Последняя, до фильтра затяжка – и я разминаю окурок в пепельнице. В комнате плавает облачко кислого дыма, постепенно оседая и разглаживаясь по краям.

– А ты сможешь идти–то?

Данила приваливается к стене, все еще держась за грудь. Белая в черных разводах куртка на нем расстегнута, ниже подбородка болтается маска. Пародия на противогаз, но и он бы не спасал от того, что рассеяно в воздухе.

– Не знаю, командир. Хреново мне…

– Вижу.

– Отдохнуть надо, а то дышать не могу.

– Я понял.

Мы молчим. Говорить на самом деле давно не о чем. С остальными шестью бойцами было не о чем, и с этим парнем – тоже. Мы же не люди. Мы поломанные механизмы, направленные в разведку. Нас не жалко, но и нам – не жалко. Никого. В первую очередь друг друга.

По грязному лицу Данилы стекают струйки пота. Ему очень жарко и явно плохо. Когда температура под тридцать девять – всегда жарко. Или очень холодно. Я отвлекаюсь на тревожно мигающий диодом планшет, требующий зарядки, и пропускаю момент, когда боец начинает оседать на пол.

Встаю, помогаю ему подняться, и он падает уже на кровать. От Данилы пахнет чем-то горячим и кислым, как от набегавшейся по лесу собаки.

– Командир, надо идти! – он шепчет спекшимися губами, не открывая глаз, и я понимаю, что Данила уже бредит. – Разведгруппа номер семь, ефрейтор Даниил Кольцов. Приказ ясен. Служу…

Вытаскиваю из-под него планшет и пепельницу, иду к столу. Туда, все туда. А планшет все–таки зарядить, пока есть где.

– …За Яровым засада, два танка, бэтээр, до полусотни «зеленых». Так точно. Марина, нам придется расстаться. Ты знаешь, почему. И я знаю. Марина… Отставить разговоры в строю!