Пустой человек

Лиза звонила за день дважды. Уточняла, купил ли я в пятницу масло и куда дел, если да. Второй раз, ближе к вечеру, сообщила, что кота покормила, дед выбрал кашу, а она нашла отпадную блузку. Вечером наденет. По мне, лучше без блузки, да и вовсе без одежды, если речь идет о Лизавете, но в «Эльдорадо», конечно, не поняли бы.

В семь сорок две я был на парковке возле центра. По–божески, с нашими авралами на службе и пробками по дороге, опоздать всего на двенадцать минут.

Кино в восемь, везде успеваем.

Вот только Лизы на месте не было. Обычная наша точка пересечения – первый этаж у эскалаторов. Народа куча, но подруги-тонет. Телефон. Абонент – не абонент, плиз колл лэйте. Тьфу. Вот брать билеты и ждать, что в последний момент примчится? Или плюнуть и пойти сеансом позже.

Время от времени набирая молчаливого не–абонента и косясь на медленно разряжающуюся трубку, я просидел в кафе больше часа. Кола и гамбургеры уже не лезли, да и волноваться начал. Предположим, телефон разбила. Или сперли – у них в парикмахерской только отвернись, кресло с клиентом вынесут, не говоря уж о трубке. Но с чужого позвонить-то можно, у них восемь мастеров и служебный телефон есть.

Ближе к девяти плюнул и вышел к машине. Будем сперва дома искать, не пропала же звезда моих очей бесследно.

Судя по тщательно – паршивой заколки не оставила – собранным и увезенным вещам, наша недолгая совместная жизнь была закончена.

Поперек зеркала на дверце шкафа помадой написаны три слова. Не то, что вы подумали, хотя смысл близок.

Я. ТЕБЯ. БОЮСЬ.

На непривычно пустом столике, где еще утром теснилась армия пузырьков и коробочек, позволяющих женщинам управлять иллюзиями, сейчас лежит единственная бумажка. Я понимаю, что это, даже не подходя ближе.

Дедово свидетельство о смерти, понятное дело. То, что я тщательно прячу от самого себя и других под стопкой старых свитеров. Датировано трехлетней давностью, так уж вышло. Умная девочка Лиза, умная… А у меня язык длинноват. Придется искать новую подружку, сколько их здесь уже сменилось. Так или иначе, ни одна не задерживается.

Причины меняются, следствие остается.

Я выхожу в коридор и иду в дедову комнату. Он уже спит под бормотание неутомимого телевизора. Щелкаю пультом, возвращаю его обратно на кровать, поближе к иссохшей руке в старческих пятнах.

На мгновение мне кажется, что вместо человека под одеялом лежит тщательно вылепленная из кошачьего меха фигура. В полный рост, аккуратно исполненная гениальным мастером.

А на самом деле все так и есть.

Мне обидно только, что маму повторить не удалось – не знаю причин, сам ничего не понял, а она уже не подскажет. Время от времени я пробую, но толку никакого.

Гашу за собой свет, который, конечно, никак не мешает моему созданию, и иду к себе. Сегодня надо вычесать Бармалея, добавить мех в мешок, а завтра приступать к поискам новой подруги жизни.

Почему-то для сохранности моей куклы нужно присутствие дома кого-то живого.

Чужой огонь

Снег, везде снег. Бесконечные серые валы сугробов на обочине, равнодушный серый асфальт. А дальше во все стороны снег. Но чист он – только в полете. Веселый колючий ветер, белая тварь, от которой стынет лицо и хочется водки. С пельменями и узкими саблями перца.

А посреди этой зимней сумятицы – человек. У него нет машины, чтобы спрятаться. Машины вообще теперь редкость, иногда только вдали проезжают кунги комендатуры. Нет даже пельменей, не говоря уж о водке. Он слаб и беспомощен, но идет и идет. Впереди дома, позади дорога, линии проводов над головой – белые на белом, еле угадаешь. Ограда под током, чтобы не пустить в этот мир ангелов.

Концлагерь для тех, кто еще жив. Чудом и зря.

На серой от грязи куртке сзади дыра, разрез от правого плеча наискосок вниз, из которого торчат лохмотья синтепона. Сразу видно – человек беспризорный. Бездомный как собака, которую в такую погоду сюда не выгонишь. Если только она не живет в снегу постоянно, вырыв нору возле теплых зданий и мечтая о лете.

– Чшто за бли… Блиадство, – бормочет человек. Он останавливается и начинает суетливо, как курица, хлопать по карманам куртки. Хлопья снега слетают на землю с плеч, с вязаной шапки, от которой ни тепла, ни красоты. – Где я их?..

Он немного странно выговаривает слова, слегка нараспев. От этого даже мат звучит тепло и по-доброму.

Сквозь метель впереди видна бетонная стела, подсвеченная снизу редкими тусклыми прожекторами. Раньше их не было, но военные навели подобие порядка: освещение, плакаты про бдительность и колючая проволока. Засыпанная снегом надпись метровыми буквами, из которой разборчиво только «…хард».

– Sale hard… – угрюмо шепчет в никуда человек. – Die hard. Йопаное ку-ре-во, где я его просраль?

Внутри черепа начинает тяжелеть. Свинцовые мысли, не иначе. Или просто спазм от холода – черт его разберет. Человек обреченно машет рукой, не потрудившись заправить обратно вывернутые карманы. Так и идет дальше, проваливаясь по колено в сухую шевелящуюся крупку.